23 апреля — День литературных мистификаций

 

Если книга хорошо написана, информативна и увлекательна, должно ли нас волновать, кто именно её написал?

Скорее всего, большинство из нас ответят «да»: всегда интересно, какой жизненный опыт лёг в основу повести или романа, по каким причинам писатель одобряет или осуждает своих героев и какое место он сам занимает в повествовании… По большому счёту мы заключаем с сочинителем своего рода «автобиографический пакт», отождествляя его с представленным на наш суд переживанием. Однако всегда найдутся писатели, ловко манипулирующие нашим доверием. Так и мы обманываться рады — сколько существует литература, столько же и литературная мистификация.

Мотивы у мистификаторов могут быть самые разные — от попытки изобрести новый жанр до банальной скуки или предрасположенности к розыгрышам. Использовали такой приём и для того, чтобы не раскрывать инкогнито, или, напротив, явиться миру в нужный момент, чтобы получить заслуженные фанфары славы.

Понятие «мистификация» исходит из французского mystifie. Оно появилось в 1750-е годы и означало «легковерный», «загнанный в угол». Производное mystification имело более мрачное значение — злое надувательство, замаскированный обман, сочетающийся с тонким юмором и игрой. В этом значении слово попало в Россию в 1760-е годы вместе с балладой о герое Фингале кельтского барда Ойсина, жившего в III веке. Балладу якобы перевёл шотландский поэт Джеймс Макферсон, на деле оказавшийся автором вольного переложения кельтских преданий. А тем временем «Поэма Ойсина» сильно повлияла на русскую литературу — её переводили Жуковский, Карамзин, Державин.

Сам термин «литературная мистификация» закрепился у нас только в 1930-е годы.

Наши «древние рукописи» тоже не избежали мистификаций. Вот вам готовый классический пример — «Велесова книга» (есть в фондах РГБС) — эпос о жизни, быте, войнах и верованиях славян с IX в. до н. э. до IX в. н.э. Впервые «Велесову книгу» опубликовали в 1950-е годы русские эмигранты Юрий Миролюбов и Александр Куренков в журнале «Жар-птица», который издавался в Сан-Франциско. По легенде, дощечки с языческими надписями вывез из России во время Гражданской войны белый офицер Фёдор Изенбек. В 1925 году Миролюбов случайно встретился с ним и более 15 лет восстанавливал и копировал письмена! В 1941 году Изенбек умер, а таблички пропали. Подлинность дощечек никак не обсуждалась по причине того, что они просто не были представлены. Правда, в 1960 году появилась фотография, на которой был виден «исходный текст». Но экспертиза подтвердила, что на снимке была не деревянная дощечка, а прорись — лист бумаги с текстом.

Исследования «Велесовой книги» показали, что произведение имитировало праславянский язык смесью русского, церковнославянского, украинского, польского и чешского, было написано деформированной кириллицей, содержало христианские формулы «и ныне и присно и во веки веков», «тайна сия велика есть» и множество исторических нестыковок.

Историю с помещиком Белкиным, весьма далёким от литературных кругов, но мастерски изложившим услышанные от разных особ рассказы, знает сейчас школьник средних классов. Благо сам Пушкин такую мистификацию и не скрывал. Речь идёт о «Повестях Белкина» Александра Пушкина (есть в РГБС, в том числе в звуковом формате). А вот испанские страсти Серебряного века широкой публике, скорее всего, малоизвестны.

Юная испанская графиня, воспитанница иезуитов, талантливая поэтесса Черубина де Габриак потрясла литературное сообщество начала ХХ века громким скандалом с дуэлью, но для самой мистификаторши всё закончилось грустно.

Эта история началась летом 1909 года. В Коктебель к поэту Максимилиану Волошину приехала поэтесса и переводчица Елизавета Дмитриева. Вскоре друзья придумали литературную мистификацию, чтобы создать побольше шума вокруг модернистского журнала «Аполлон», ну и заодно разыграть его издателя Сергея Маковского. Обе задумки блестяще реализовались!

Псевдоним Черубина де Габриак придумал Волошин, заменив «х» на «ч» в слове «херувим». В августе 1909 года Маковский получил письмо без обратного адреса, подписанное буквой «ч». Среди засушенных бутонов роз издатель нашёл неплохие стихи. Вскоре незнакомка прислала новые стихи и поговорила с Маковским по телефону, но от личной встречи отказалась «из-за сложных и неразборчивых семейных обстоятельств». Аполлоновцы были очарованы таинственной девицей, страдающей от одиночества в роскошном особняке, где за каждым её шагом следят отец и католический духовник. Маковский писал, что никто не сомневался в том, что она несказанно прекрасна. Аполлоновцы беседовали с Черубиной по телефону, переписывались с ней, пытались выслеживать на вокзале и возле одного из петербургских особняков. Дмитриева же тем временем в открытую издевалась над загадочной испанкой и сочиняла пародии на её мистические стихи.

Тайна раскрылась, когда Михаил Кузьмин выведал номер телефона Дмитриевой. Разоблачение обернулось дуэлью Николая Гумилёва и Макса Волошина на Чёрной речке. Первый оскорбил Дмитриеву, а второй дал обидчику пощёчину. Дуэль завершилась без крови. Но вокруг скандала забурлили сплетни, надолго отстранившие Дмитриеву от литературы. В письме к Волошину Елизавета Дмитриева писала: «Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял её от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе». Имя Черубины де Габриак она больше не использовала никогда.

Впоследствии Елизавета Дмитриева, в 1927 году сосланная в Ташкент за связи с антропософским обществом, создала ещё одну литературную мистификацию (не пропал дух авантюризма!). Это был цикл семистиший «Домик под грушевым деревом» философа Ли Сян Цзы. Как и саму Дмитриеву, философа сослали на чужбину «за веру в бессмертие человеческого духа».

Сродни такому литературному скандалу начала XX века, пожалуй, мемуары американца Джеймса Фрея об избавлении от алкогольной и кокаиновой зависимости «Миллион мелких осколков» («Литрес»), изданные в начале XXI века  (2003). Книга была фантастически популярна, пока не оказалось, что многое в ней выдумано, в чём Фрей вынужден был лично признаться в интервью Опре Уинфри. За признанием незамедлительно последовало и аутодафе. Общественность сделала имя Фрея синонимом литературного мошенника, и в тот момент многие считали вполне справедливым публично разоблачать и унижать Фрея.

Но не дремала и защита: даже если какое-то из описанных событий не произошло непосредственно с автором, оно произошло с кем-то ещё! В пример приводили сомнительные биографии «Я, Ригоберта Менчу» или «Автобиография Малькольма Икс».

Адвокаты «высшей правды» вторили: любые искажения и преувеличения точнее показывают, что на самом деле значит избавляться от зависимости. Ведь «Миллион мелких осколков» пытается максимально точно рассказать историю борьбы с пагубной привычкой, поэтому читателям на самом деле не важно, действительно ли всё это случилось с Джеймсом Фреем. Они ведь покупают книгу не для того, чтобы узнать его историю жизни, а для того, чтобы узнать о зависимости и борьбе с ней.

«Моя борьба замечательно правдоподобна. Чего ж вам больше? — спрашивает нас автор, – не думайте о том, действительно ли эта история случилась с реальным человеком, иначе вы рискуете провалиться в философскую кроличью нору».

Да, правила игры изменились, и в первую очередь изменилось отношение к этике авторства. Литературную мистификацию пора рассматривать как отдельный жанр, как самостоятельный вид искусства, если уж мистификаторским талантом пользовались и Пушкин, и Шекспир, и Булгаков. Нет, это не крамольная мысль от хранителей книжных миров нашей библиотеки, — так утверждает и последовательно доказывает Владимир Козаровецкий, написавший немало увлекательных разоблачений. Из самых ярких — «А был ли Пушкин…», «Тайна романа “Мастер и Маргарита”».

Кстати, большая поклонница «12 стульев» и «Золотого телёнка» Ирина Амлински тоже сделала поразительное открытие. В 2013 году она опубликовала книгу «12 стульев от Михаила Булгакова». И вот вам некоторые «железные» аргументы от Амлински:

1. Бендер и Воробьянинов списаны с Аметистова и Обольянинова из пьесы Булгакова «Зойкина квартира».
2. После «12 стульев» и «Золотого телёнка» Ильф и Петров ничего даже отдалённо похожего по таланту не написали.
3. В 1925 году Ильф плыл по Волге на пароходе, но относящиеся к этому путешествию «бендеровские» сентенции вносились им в «Записные книжки» в 1927 году (когда писались «12 стульев») и уже в готовом виде, отточенные до афоризмов. То есть у обычного писателя в записной книжке сырьё, которое после огранки частично оказывается в книге, а у Ильфа, наоборот, бриллианты из книги попадают в записную книжку.
4. Ни одно из увлечений Ильфа и Петрова не отразилось в тексте романов, зато там много деталей, связанных с тем, что знал и любил Булгаков (дореволюционные романсы, врачебные термины, любовь к опере, Киев).
5. В августе 1927 года, когда Валентин Катаев, якобы предложил своему брату Евгению и Илье Ильфу написать роман о поисках сокровищ в стульях, Булгаков получил трёхкомнатную квартиру. Это был аванс за «12 стульев».

Верить или нет — ваше дело, а лучше — проверить, перечитав внимательно всё, что рекомендовано выше. И нам приятно, и вам польза!