Долгий путь к признанию: книга Людмилы Гурченко «Аплодисменты»

[Харьков.1942 год. Немецкая оккупация]

Я исполнила песню из кинофильма «Девушка моей мечты». Назло всем! Назло шефу, который ее никогда не услышит… Назло боли в плече! Назло врагам! Я спела ее по-новому! Дома продумала движения, напоминающие танец Марики Рёкк, и разложила их на каждую строчку текста песни. А в конце, чтобы добить, должна быть папина «чечеточка» и мое «х-х-ха!»

Слова от прослушиваний сами собой заучились. Значение слов «нахт», «менш» и «аляйн» – знаю. Значит, о чем поется? Что ночью люди одни. А «либен» – это очень похоже на русское «любовь». <…>

Я ожидала, что будет переполох, будут кричать ободряющее «браво». Я все нафантазировала…

Все грустно улыбались, вежливо аплодировали и говорили: «Лючия шаушпиллер». Надо будет это слово запомнить. <…>

– Мам, что такое шаушпиллер?

– Не знаю.

– Ты же учила немецкий.

– Этого слова я не знаю. Шпиллен… вообще – играть.

– На чем играть?

– Отстань… откуда я знаю…<…>

В 1957 году вышел на экраны фильм «Карнавальная ночь». В нем я сыграла свою первую большую роль в кино. В фильме я пою и танцую. В этом же году у меня была первая поездка за границу. Я была в делегации московских комсомольцев, поехавших в ГДР по приглашению молодежи Большого Берлина.

И надо же, чтоб так совпало: первая поездка – и в Германию… <…>

На пресс-конференции рядом со своей фамилией я вдруг услышала слово «шаушпиллер». Чуть не вскрикнула. С нетерпением дождалась конца пресс-конференции и спросила у переводчика, стараясь быть спокойной: «Простите, что такое „шаушпиллер“?» Она ответила: «„Шаушпиллер“ по-немецки – это ваша профессия – актриса».

А-а? «Шаушпиллер» – актриса.

Книга Людмилы Марковны Гурченко (1935–2011) «Аплодисменты», вышедшая в 1987 году, относится к жанру мемуарно-автобиографической прозы. При этом ее первая часть была опубликована отдельным изданием 4 годами раньше, в 1983-м, под заголовком «Мое взрослое детство».

Сто тысяч экземпляров разлетелись в считанные мгновения, а вскоре посыпались письма: «Что было дальше?» – спрашивали читатели. «Как жилось?» «Что думалось?» «Как выжилось?». Ответом на эти вопросы и стали  «Аплодисменты».

Обложка книги 

С чем перекликается название и идея

Заголовок и одна из главных поднятых в книге проблем перекликается с вышедшим в 1984 году фильмом «Аплодисменты, аплодисменты…», в котором Людмила Гурченко сыграла главную роль. Но если сюжет издания был продиктован судьбой, то в кино его написал кинодраматург Виктор Мережко, реализованный на экране режиссер Виктор Бутурлиным.

В фильме речь шла о том, как из амплуа актрисы «легкомысленных» жанров его главная героиня пробивалась к серьезным драматическим ролям. Используя неплохо стилизованную под «Карнавальную ночь» музыку Александра Морозова, Виктор Бутурлин снял несколько удачных сцен гастролей героини Людмилы Гурченко по сельским клубам.

Но в целом, ни сценарий, ни режиссура не смогли передать масштаба личности этой выдающейся актрисы, драматизма ее творческой и частной жизни. То, что удалось Людмиле Гурченко в ее мемуарах, не так ярко получилось в почти одноименном фильме…

Фильм «Аплодисменты, аплодисменты…», афиша

 

Почему свое детство Гурченко называет взрослым

Из книги мы узнаем, что со дня рождения до начала войны Людмила Гурченко жила вместе с родителями в Харькове в однокомнатной полуподвальной квартире. Родители работали в Харьковской филармонии. Отец был профессиональным музыкантом: играл на баяне и пел на утренниках, праздниках, а мать помогала ему проводить утренники, музыкальные вечера и праздники.

Люся Гурченко в детстве

Когда началась война, отец, несмотря на инвалидность и непризывной возраст, ушел на фронт 29 октября 1941 года. 6-летним ребёнком Людмила Гурченко оказалась в оккупированном немцами Харькове с матерью. Именно поэтому она и называла свое детство взрослым.

Уже в том возрасте, по её словам, пела и танцевала перед немцами, чтобы получить хоть какое-то пропитание. Репертуар юной певицы был, в основном, из немецких оперетт, исполняла репертуар Марики Рёкк. Когда в феврале – марте 1943 года Харьков вторично был оккупирован немцами, Гурченко только чудом не погибла в результате немецкой облавы.

Оккупированный Харьков, 1942 год

Кого Гурченко считала самым главным человеком в своей жизни

Предложение книги – учеба во ВГИКе, молодость, первый фильм и первое забвение, любовь и первые разочарования. Людмила Марковна рассказывает о своей жизни прямо, честно, открыто, а иногда безжалостно к себе. Но ни об одном из людей, встреченных на пути, она не пишет плохо. О ком-то – с нежностью и любовью, о ком-то туманно и иносказательно, кого-то просто упоминает.

Но это еще и книга об отце Гурченко, точнее, о безграничной родительской любви и вере в своего ребенка, которая способна держать человека на плаву всю жизнь и о бесконечной любви и благодарности дочери к своему отцу. Именно его она и считала главным человеком в своей жизни.

Марк Гаврилович Гурченко (Гурченков) (1898—1973), отец актрисы

Кто знает, появилась бы в советском кинематографе такая индивидуальность, если бы не отец актрисы Марк Гаврилович, который верил в ее талант и творческую индивидуальность.

«Его уже нет… С 17 июня 1973 года я мечусь и нигде, ни в чем не могу найти покоя. Только в работе…Я знаю, что надо отдохнуть, но боюсь этого. Ведь тогда у меня будет свободное время, и опять на меня обрушится тоска, боль, пустота… Ведь нет больше моего папы! Папа прошел через всю мою и мамину жизнь, наполнив ее радостью, юмором, уверенностью, что мы с мамой – прекрасны».

Он постоянно говорил, что нельзя сидеть сложа руки и ждать, нужно трудиться, что нельзя отчаиваться и сдаваться, что все в этой жизни будет, не может не быть, потому что такая замечательная у него доченька. И дочь всегда прислушивалась к его советам.

Так, принято считать, что Гурченко около 10 лет не снимали после «Карнавальной ночи» (скорее всего это было связано с отказом Людмилы Марковны сотрудничать с КГБ на фестивале молодежи и студентов в 1957 году). Но если мы посмотрим ее фильмографию, то практически каждый год у нее есть роль в картине, иногда даже в 2–3. Просто фильмы это были сняты на республиканских киностудиях неизвестными режиссерами. То есть молодая актриса не сидела и не ждала, когда ее снова пригласит Рязанов или позовут на Мосфильм, она бралась за любую работу.

Людмила Гурченко в фильме «Карнавальная ночь» (1956)

Как Гурченко смогла доказать свой талант драматической актрисы

Героиня картины, Лера Гончарова, когда-то с блеском сыгравшая роль в нашумевшем фильме, работает в некоем мюзик-холле, участвует в выездных спектаклях. Вечер за вечером поет все те же песни из прежней картины, но мечтает о серьезной, драматической роли в кино, верит в себя. Такая роль есть в сценарии, который собирается ставить знаменитый режиссер Шевцов (Олег Табаков). Лера с отчаянным упорством и настойчивостью добивается
кинопробы. Потом, считая, что провалилась, она решает порвать с иллюзиями, жить, как жила. Но острый глаз режиссера подметил в первой кинопробе нечто многообещающее. После уговоров Лера соглашается на новое испытание перед камерой. И вот финал, не оставляющий сомнений: мечта сбылась, она будет сниматься.

Финал. И аплодисменты, аплодисменты…

Людмила Гурченко в фильме «Старые стены» (1973)

Именно так и произошло в судьбе актрисы. Давайте прочитаем, как это произошло:

Несмотря на то что я была утверждена, роль директора все еще оставалась для меня как дверь, от которой нет ключа. Я еще далека была от героини и так беспомощна, что руки сами тянулись к сценарию, как к спасению. И я поставила себе задачу – читать сценарий Гребнева «Старые стены» два раза в день. Интересно, но каждый раз я открывала для себя новые, еще буквально утром пропущенные детали. И мало-помалу, по чуть-чуть, по зернышку внутри стал выстраиваться каркас будущего здания. Но совсем не типовой. «Хочу приттить до своего директора з душой нараспашку». Здесь папа прав. «Нараспашку»? Значит, никакого начальственного, директорского тона, властных интонаций. Так: вышла из низов, на родной фабрике прошла все службы, выросла от ткачихи до директора. Она не из «барских деток». Откуда же могут взяться властные и приказные интонации? Тише, все тише, скромнее, глубже и человечнее.

Мое лицо, фигура и походка сами собой изменялись, перестраивались, перерождались. И порой ощущала раздвоенность между той – в мини-юбочке, не отстающей от модных веяний, какой я была в жизни, и той – в простом костюме, в удобных туфлях, с гладкой прической, какой я была в роли.

И, пожалуй, впервые я пришла к мысли, что самое сложное в актерском деле – сыграть роль современника. Я не знаю, какими были люди сто, двести, триста лет назад. Автор запечатлел свое время в диалогах, ремарках, замечаниях, иногда в заметках, обращенных к актерам. Актеры могут здорово это почувствовать, особенно талантливые. Но это все равно будет правдоподобием – ведь узнаваемость никак и ничем проверить нельзя. А все, что окружает, – мебель, костюмы, реквизит – ведь всего этого остается все меньше, и меньше, и меньше. Это уходит вместе со временем, оставляя очаровательный запах прошлого, чего-то прекрасного, наверняка лучшего во всех отношениях, чем то, что сохранилось на сегодня. Короче, роль современную играть страшно и опасно, потому как персонажи на экране – это люди, сидящие в зале. Узнаваемость, узнаваемость, сиюминутная, ответственнейшая узнаваемость. «Неправда, – говорят ткачихи, глядя на актрису, суетящуюся у ткацкого станка, – я не такая, да и никто из девчат нашего цеха не похож на эту артисточку, врете!» Вот и приговор. А если еще и директор, да еще и в моем исполнении, да еще и с моей «трюллялистической» биографией? В каком состоянии я была тогда, на пороге новой жизни в профессии? Его трудно зафиксировать в точных словах. Но сейчас знаю – те сложности, о которых я могла догадываться, были лишь легким облачком по сравнению с давшими знать о себе сразу, как только началась работа.

Сцену разговора с дочерью снимали прямо в жилой квартире. Гостеприимная семья предоставила для любимого кино свое уютное жилье <…>

«Не понимаю, – говорит мать-директор, – хороший парень, без пяти минут инженер, ну что же еще нужно?» Это место в диалоге с дочерью, где мы добираемся до проблем ее личной жизни. Все было нормально. Шла себе репетиция и шла. Но на меня как накатилась вдруг тяжесть – ноша не по плечу, ну просто тупик, и мое бессмысленное пребывание вот здесь, в этой квартире, в этом костюме, рядом с молодой актрисой, которая должна быть моей взрослой дочерью. А я – сама ни черта не смыслящая в этой жизни – должна ее поучать с высоты своего жизненного «директорского» опыта и авторитета. Чушь все, вранье! Стыдно. Не могу! Я всем существом воспротивилась произносить этот монолог и сказала об этом режиссеру. У него побелело лицо: «Мне абсолютно безразлично, что вам лично этот текст, эти слова несвойственны. У себя дома вы будете говорить как хотите и о чем хотите. А героиня фильма Анна Георгиевна – не вы, понимаете? Не вы! Она человек другого поколения, другой судьбы, она выросла в стенах этой гремящей фабрики и – уж извините – трюллялизмом никогда не увлекалась. Ее действительно интересует выполнение плана, прогрессивки и обрывность нити. Это она, а не вы».

Уж лучше бы он кричал. Можно было бы ответить. А то говорит холодным, ледяным тоном, ой как жутко. «Не буду говорить этот текст». «Перерыв десять минут», – крикнул режиссер. И, чтобы снять неприятную атмосферу, стал что-то весело и возбужденно рассказывать. Как будто ему плевать на меня. Сижу за столом на кухне, соображаю, за что бы схватиться, чтобы не расплакаться. По углам кухни, стараясь быть незаметными, сидели хозяева квартиры. И тоже молчали. Как тянется время. Минута длиной в год. «Может, вам чайку?» – тихо предлагает хозяйка. Что делать? Жила себе худо-бедно, снималась, ну и ладно. Куда занесло, куда полезла, дура… Директор!.. О, какая мука внутри. Не подчинюсь, не буду произносить то, чего не чувствую. Могу обмануть, в конце концов, наиграть. Но это не выход. Да лучше в форточку вылечу, чем выйду, и после того уничтожающего тона «заиграю». «Трюллялизм»?! А ты попробуй поставь картину с «трюллялизмом». Ну что же делать, что делать? Сейчас уже нельзя сказать «не буду». Уже прошло время. Надо было сразу хлопнуть дверью или что-то ответить умное.

А ведь даже наедине с собой не хочу, боюсь сама себе признаться в главном. У героини в тексте: «Он без пяти минут инженер». А все в том же разнесчастном фильме «Карнавальная ночь», в запетой-перепетой песне про «пять минут», я пою: «…Вот сидит паренек, без пяти минут он мастер». Для того чтобы объяснить режиссеру это «без пяти», мне нужно переворошить, приподнять так много… Может, отчасти и прояснилось бы, почему я так боюсь этих слов. Наверное, он бы понял. Но нет, я ему не объясню. Мы слишком далеки от такого откровения. Пусть это будет «каприз актрисы». Ах, если б это была другая роль, я бы переступила через эти «минуты». А режиссер как будто и не слышит, и не чувствует, и ни с чем не ассоциирует эти «пять минут». Я для него вроде как самый настоящий директор. «Боже ты мой, какая же у вас тяжелая жизнь. Я все смотрю на вас, смотрю. Как же вы нервничаете, как кипите. Ну-у нет, теперь кино буду по-другому смотреть. И что, всегда так?» – «Что? Да нет, всегда по-разному». – Не переживайте, мы все вас так любим, так любим в «Карнавальной ночи».

Анна Георгиевна Смирнова – ткачиха, мастер цеха, директор. Она могла, даже не один раз, видеть ту же «Карнавальную ночь». И точно так же, как хозяйка этой квартиры сейчас, могла мне актрисе, сказать где-нибудь за круглым столом, после моего выступления на этой же фабрике: “А знаете, сколько раз мы с девчатами бегали на «Карнавальную ночь». Спойте нам, пожалуйста, про «пять минут». Режиссер прав. Но я уже «сижу в бутылке по самое горлышко». Тяжело, очень тяжело играть в таком противном состоянии… А я вот как сделаю. О, прекрасно! Сейчас, назло ему, сыграю изо всех сил. Завтра же официально откажусь играть эту роль. Напишу заявление, мол, извиняюсь, но роль не моя, товарищи из худсовета были правы. И ту-ту домой, к папочке. Уж он-то поймет. Прощай, товарищ директор! Добровольно отдаю все более достойной актрисе. «Усе, шо бог не делаить, усе к лучиму». А то потом позора и насмешек не оберешься. «Актрису в кадр, пожалуйста». Ко мне подошел второй режиссер Аркадий Тигай и очень душевно, с пониманием ситуации, сказал: «Людмила Марковна, пойдемте».