Эволюция в изображении темы обжорства и тостяков в художественной литературе

Толстяк и обжора в литературе – персонажи с богатой биографией. В разное время у этих образов была разная коннотация: они были и объектами сатиры, и образцом избытка жизненной энергии, радости бытия, и близости к простому народу, и символом статусности. В какое-то время этот образ превратился в олицетворение лени, безволия, а затем и глубокой личной драмы.

 

Картинка с толстыми людьми (нейросеть)

 

Римская империя (принципат)

Наиболее древним примером сатирического описания чревоугодия можно считать главы из «Сатирикона» римского писателя, поэта Петрония (ок. 27–66). Обжорство в этом романе, написанном в середине I в., показано при описании пира у Трималхиона как яркое проявление деградации римского общества эпохи Нерона, особенно вольноотпущенников, разбогатевших на торговле. Пир у Трималхиона – это способ его самоутверждения. Он использует еду не для утоления голода, а для демонстрации своего богатства и статуса.

Между тем подали совсем невредную закуску: все возлегли на ложа, исключая только самого Тримальхиона, которому, по новой моде, оставили высшее место за столом. Посередине закусочного стола находился ослик коринфской бронзы с тюками на спине, в которых лежали с одной стороны черные, с другой – белые оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям которых были выгравированы имя Тримальхиона и вес серебра, а на припаянных к ним перекладинах лежали [жареные] сони, обрызганные маком и медом. Были тут также и кипящие колбаски на серебряной жаровне, а под сковородкой – сирийские сливы и гранатовые зерна.

Такое подробное описание яств – социальная сатира: Петроний, представитель старой аристократии, высмеивает «новых римлян» – вольноотпущенников, которые разбогатели, но не смогли приобрести вкус и культуру. Их обжорство – это метафора их ненасытной жажды статуса, которую невозможно утолить.

Обложка книги

 

От Возрождения до Просвещения

В литературе эпохи Возрождения (Ренессанса) часто изображались персонажи, которые отличались полнотой, – как в Италии, Испании, так и в Германии, Франции и Англии. Это было связано с интересом к телесной красоте, который проявился в противовес религиозному мировоззрению со стремлением к божественному, внеземному.

Так, тема обжорства – одна из центральных в романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», и она далека от простого описания чревоугодия. Это сложный, многогранный символ, который Рабле использует для решения сатирических, философских и гуманистических задач.

Обложка книги

 

Рабле доводит обжорство до гротескных, космических масштабов. Его персонаж Гаргантюа родился через левое ухо матери-великанши Гаргамеллы после того, как она объелась требухи на празднике.

А чтобы успокоить младенца, ему дали вдоволь выпить вина, снесли в купель и окрестили по доброму христианскому обычаю.

Затем из Потиль и Брээмон было назначено 17 913 коров, чтобы кормить его молоком.

 Образы еды и питья у Рабле восходят к традициям карнавала, где «телесное начало» (еда, питье, физиология) символизировало народное бессмертие, победу жизни над смертью, смеха над официальной серьезностью.

В общем, тема обжорства у Рабле – это не пропаганда чревоугодия, а сложный художественный прием, с помощью которого он прежде всего прославляет гуманизм и жизнь: человек – это не только дух, но и тело, и в этом его сила. Также он высмеивает ханжество и аскетизм: показывает, что естественные потребности не могут быть греховными. Кроме того, писатель метафоризирует жажду знаний: физический голод становится символом духовного и интеллектуального поиска, а также формулирует новую философию жизни – «пантагрюэлизм»: глубокий оптимизм, основанный на принятии жизни во всей ее полноте, с юмором и стойкостью.

Таким образом, обжорство у Рабле – это символ избытка жизненной энергии, радости бытия и ненасытной жажды познания мира.

Другой литературный представитель эпохи Возрождения Мигель де Сервантес в своем романе «Дон Кихот» не просто констатирует факт, что Санчо толстый, он постоянно обыгрывает его физическую форму, связывая ее с его характером, происхождением и юмором. Уже при первом появлении Санчо описывается как человек «невысокого роста, с большим брюхом». Эта деталь становится его визитной карточкой.

Обложка книги

Писатель соотносит аппетит Санчо с простолюдинством: его полнота напрямую связана с его любовью к еде и вину. Он крестьянин, человек земли, и его тело отражает простые, материальные потребности. В отличие от худого и аскетичного Дон Кихота, который живет идеями, Санчо живет желудком. Это классическое противопоставление «тощего идеалиста» и «толстого материалиста».

Еще одного литературного толстяка эпохи Возрождения подарил нам Уильям Шекспир – это Фальстаф – центральный персонаж его исторической хроники «Генрих IV» и комедии «Виндзорские насмешницы». Здесь его полнота показана как неоднозначная характеристика. С одной стороны, это признак развращенности: Фальстаф – циник, плут и манипулятор. Но с другой – знак его невероятной жизненной силы и плодовитости ума. Он очень изобретателен в своих оправданиях, остроумен. Фальстаф – источник постоянных шуток и каламбуров. Он производит на свет больше слов и идей, чем любой другой персонаж. В этом смысле тучность – это метафора его избыточного, плодовитого интеллекта.

Обложка книги

 

В литературе XVIII века, эпохи Просвещения, образы толстяков и мотив обжорства редко были просто физической характеристикой. Они служили сатирическими и нравоучительными инструментами, олицетворяя пороки, противоречащие идеалам разума, умеренности и общественной пользы.

Прежде всего обжорство и тучность были зримым воплощением греха чревоугодия. В светской литературе XVIII века этот грех трактовался шире – как отказ от самоконтроля, подчинение низменным инстинктам и, как следствие, моральная деградация.

Так, известный сатирик и романист Генри Филдинг в своем романе «История приключений Джозефа Эндруса и его друга мистера Абрахама Адамса» (1742) создал образ Траллибера как прямую критику тех священников, которые заботились больше о своем хозяйстве и желудке, чем о своей пастве. Траллибер – это огромный, физически сильный мужчина, который скорее похож на фермера или мясника, чем на священника. Он постоянно занят своими свиньями и хозяйством. Его обжорство и любовь к выпивке подчеркиваются через грубое поведение и пренебрежение к моральным обязанностям. Он демонстрирует полное отсутствие христианского милосердия и гостеприимства, отказывая в помощи главному герою, добродетельному пастору Адамсу.

Обложка книги

 Русская литература XIX века

Образ толстяка и чревоугодия в литературе XIX века – это не просто бытовая деталь и объект сатиры, а мощный социальный и характерологический маркер. Возьмем для анализа русскую литературу, для которой XIX столетие стало золотым веком, временем ее становления.

Физическая полнота у русских писателей той эпохи имеет множество коннотаций. Большей частью толстяки показывались как воплощение мещанского благополучия, косности и душевной лени. Классический пример – Собакевич из поэмы «Мертвые души» Николая Гоголя.

Его полнота метафорически сливается с окружающим миром, подчеркивая его грубую, «неодушевленную» натуру:

Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но совсем не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и прикрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.

Также в своих произведениях того времени русские писатели в образах героев-толстяков отображали власть имущих, чье благополучие построено на чревоугодии и равнодушии к окружающим. У того же Гоголя в «Ревизоре» городничий Сквозник-Дмухановский – «человек, уже постаревший на службе и не совсем глупый по-своему». Его солидный живот – знак статуса и жизни за чужой счет.

Обложка книги

Более жестко этот мотив звучит у Михаила Салтыкова-Щедрина. Его градоначальники и помещики, как правило, тучны и глупы. В «Истории одного города» градоначальник Петр Петрович Фердыщенко, пришедший к власти после 1776 года, умер от обжорства во время своего эпохального путешествия по городскому выгону.

В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана и начал говорить, что ему нужно бежать. <…>

После второй перемены (был поросенок в сметане) ему сделалось дурно; однако он превозмог себя и съел еще гуся с капустою. После этого ему перекосило рот.

Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жилка, дрожала-дрожала и вдруг замерла…

Обложка книги

 

Что и говорить, в то время возможность хорошо питаться и иметь дородный, «солидный» вид была прямым следствием богатства и высокого положения. Худоба же часто ассоциировалась с бедностью, тяжелым трудом, жизненной неустроенностью. Толстый – сытый человек в прямом и переносном смысле. Тонкий – «недокормленный» жизнью.

Так, в рассказе Антона Чехова «Толстый и тонкий» полнота – социальный маркер. Толстый – успешный чиновник, уверенный в себе. Тонкий – забитый, унижающийся. Здесь полнота эквивалент статуса и власти. Чехов показывает, что система чинов буквально «кормит» одних и «истощает» других. Толстый «поел» с этой системы, а тонкий вынужден с нее «питаться крохами», что и делает его вечно голодным, суетливым и унижающимся.

– Нет, милый мой, поднимай повыше, – сказал толстый. – Я уже до тайного дослужился… Две звезды имею.

Тонкий не может быть другом толстого – он может быть только подчиненным. И его тело, его речь, его мимика мгновенно трансформируются, подчиняясь этому закону. Чехов показывает, как система калечит саму человеческую природу, заставляя тело становиться видимым знаком невидимого чина.

Обложка книги

 

XX век и современная литература

В XX веке на смену идеалу дородного, солидного буржуа приходит новый идеал – подтянутый, динамичный человек эпохи промышленного рывка и мировых войн. С 1960-х годов, с появлением английской супермодели Твигги (настоящее имя Лесли Хорнби) и культом «кефирной» худобы, эта тенденция из мира моды проникает в литературу, создавая новый мощный контекст для изображения полных людей. Благодаря Твигги модельные параметры ушли от округлых женских форм к подростковой девичьей худобе: при росте 169 см она весила 41 кг. Здоровый образ жизни стал новым символом статуса. Быть стройным и подтянутым часто ассоциируется с силой воли, успехом и самодисциплиной. Это создает постулат: если ты полный, значит, ты ленивый и безвольный.

Стандарт красоты, введенный Твигги, отразился в литературе многогранно: как символ новой женственности, юности и бунта, как симптом социальной тревоги, приводящей к расстройствам пищевого поведения, и как объект критики новой формы давления на женщин, заставляющей их стремиться к недостижимому и часто нездоровому идеалу.

И в XX веке, и сейчас вышло огромное количество произведений, в которых затрагивалась эта проблема. Но для примера возьмем одно, где она отражена достаточно ярко. Это «Дневник Бриджит Джонс» Хелен Филдинг (1996) – роман о последствиях эпохи Твигги для обычной женщины.

Его заглавной героине неустанно напоминают, что женщина за тридцать обязана быть без вредных привычек, иметь семью, элегантно одеваться, уметь готовить и не забывать о своей внешности и, конечно, фигуре. Чтобы приблизиться к этому идеалу, Бриджит каждый год ставит перед собой задачи и подводит итоги предыдущего года. Она постоянно взвешивается, считает калории и ненавидит свои лишние килограммы, находясь в постоянном конфликте с навязанным образом худой и успешной женщины.

Борьба Бриджит с лишними килограммами – это метафора ее борьбы за контроль над собственной жизнью, которая кажется ей хаотичной. Ее «диетический» дневник – прямое следствие давления общества, где успешная женщина должна быть стройной.

 

Обложка книги

 

Цифры (вес, калории, сигареты) становятся языком, на котором девушка описывает свою самооценку. Ее полнота (или страх перед ней) – не порок, а источник постоянной тревоги Автор использует юмористические приемы, например иронию, чтобы показать, что борьба с весом сопровождается ошибками и неудачами. Так, после того как Бриджит решила похудеть в следующем году, уже 3 января она съела большое количество нездоровой пищи.

Вторник, 3 января

59 кг (ужас, я на пути к ожирению – за что мне это, за что?), алкоголь: 6 порц. (отлично), сигареты: 23 (оч. хор.), калории: 2472.

9.00. Ох. Как не хочется тащиться на работу. Примиряет с этим только мысль о том, что увижу Дэниела, но даже это нежелательно, потому что я жирная, на подбородке у меня прыщ и единственное мое желание – сидеть на диване, поедать шоколад и смотреть по телевизору рождественские программы.

Также в речи героини часто используются метафоры, которые помогают описать ее физическое состояние. Например, описывая свое состояние после посиделок с подругами, Бриджит употребляет метафору «временно превратилась в бурдюк с вином» и «нервы съедают жир». А вот еще две красноречивые цитаты из дневника Бриджит Джонс:

Иногда необходимо дойти до крайней, токсической степени ожирения, чтобы затем возродиться из пепла, как птица Феникс, очищенной, со стройной фигурой Мишель Пфайфер…

Я поняла: секрет похудения состоит в том, чтобы не взвешиваться». Эти цитаты отражают ироничный взгляд Бриджит на диеты и ее попытки справиться с лишним весом.

В «Дневнике Бриджит Джонс» мотив веса и контроля над едой является ключом к пониманию психологии «новой женщины» на рубеже тысячелетий. 

 Заключение

Прослеживая судьбу чревоугодников на страницах произведений писателей разных эпох, мы обнаруживаем интересную эволюцию этого образа – от одномерного порока до многогранного символа. Если сначала обжорство было однозначным грехом, воплощением самоутверждения и духовной слепоты, то в литературе последующих столетий оно постепенно обретало психологическую глубину и социальную обусловленность. Из карикатурного носителя порока толстяк эволюционировал в трагического, а подчас и глубоко человечного героя, чья внешность и аппетит стали не приговором, а точкой входа для разговора о самых сложных гранях человеческого бытия.

В современной литературе мы наблюдаем уже не высмеивание обжорства как морального порока, а горькую и остроумную сатиру на общество, заставляющее людей, особенно женщин, постоянно калечить себя ради соответствия невыполнимым идеалам. Таким образом, полнота из символа греха превратилась в символ человеческой уязвимости.