Между временем и пространством: «Чевенгур» Андрея Платонова

Работу над главной книгой Андрей Платонов завершил в 1928 году. Она состоит как бы из двух романов в одном. Первый — это роман воспитания, взросления главного героя Александра Дванова. Взросление — как человеческое, так и политическое — происходит на фоне безгласной крестьянской нищеты в дореволюционной российской провинции. Постепенно нарастающее напряжение оборачивается сначала революционным воодушевлением, затем революционным насилием и, наконец, кровавой гражданской войной, которая завершается с установлением советской власти. Во второй части романа группа странных героев из народа строит в далёком городе немыслимый земной рай, описанный таким же немыслимым русским языком.

…Человечество живёт не в пространстве-природе и не в истории-времени — будущем, а в той точке меж ними, на которой время трансформируется в пространство, из истории делается природа.
Человеческой сокровенности одинаково чужды, в конце концов, и время, и пространство, и оно живёт в звене между ними, в третьей форме…

Андрей Платонов «Симфония сознания» (1922)

Обложка книги

ПЛАТОНОВ И КОММУНИЗМ

В 1917 году Андрею Платонову (настоящая фамилия — Климе́нтов) исполнилось 18 лет. К тому времени у него, сына машиниста паровоза, уже была настоящая пролетарская биография. Андрей работал с 14 лет, побывал подённым рабочим, помощником машиниста и литейщиком на трубном заводе. Уже в 1918 году он начинает сотрудничать с большевистскими газетами, а потом идёт по призыву в Красную армию фронтовым корреспондентом. Вопрос о выборе стороны в конфликте для него как будто не стоит. Однако с членством в РКП(б) у писателя не заладилось, хотя в 1920 году, подавая заявление о приёме, он писал: «В коммунистическую партию меня ведёт наш прямой естественный рабочий путь… Я люблю партию — она прообраз будущего общества людей, их слитности, дисциплины, мощи и трудовой коллективной совести; она — организующее сердце воскресающего человечества».

Его приняли. Статьи Платонова, опубликованные в 1920 году в воронежской печати, подтверждают его приверженность партии. Однако уже осенью того же года в очередной (не напечатанной) статье он пишет: «На пути к коммунизму Советская власть только этап. Скоро власть перейдёт непосредственно к самим массам, минуя представителей… Мы накануне наступления масс, самих масс, без представителей, без партий, без лозунгов». Возможно, эта перемена объясняется тем, что уже к 1920 году от объявленной поначалу власти советов мало что осталось — власть всё больше концентрируется в руках партийной бюрократии, которая контролирует состав одних советов, а другие превращает в чисто декоративные структуры. Кроме того, в конце 1920 года происходит разгром Пролеткульта — организации, основанной большевистским писателем и философом Александром Богдановым, оказавшим на Платонова огромное влияние. Таким образом, быстрое расставание писателя с РКП(б), видимо, объясняется идеологическим и политическим дрейфом самой партии, между тем как писатель оставался на своих прежних коммунистических, революционных позициях. В 1921-м Платонов был исключён из партии. По другой версии — вышел из неё сам, не поладив с секретарём ячейки. Попытка повторно вступить в неё в 1924 году была, вероятно, предпринята под воздействием эмоций, связанных со смертью Ленина. Тогда в партию вступило столько людей, что для этого был даже придуман специальный термин: «ленинский призыв».

Андрей Платонович Платонов (1899–1951)

«Чевенгур» нельзя назвать ни про-, ни антикоммунистическим романом: он не даёт ответов, а скорее ставит вопросы о природе, смысле и будущем революционного проекта. К моменту окончания «Чевенгура» даже куда более правоверные коммунисты, чем Платонов, оказались в открытой или глухой оппозиции идеологической доктрине и политической практике партии — поэтому никаких шансов на публикацию у книги не было, несмотря на то что её автор искренне разделял революционные идеалы.

Коммунизм в городе Чевенгуре — самодеятельный, который «сам выходит» у пролетариата, когда тот «живёт себе один», — а не тот, который «был на одном острове в море» (то есть не утопия), и не тот, который «умные люди придумали» (то есть не «научный социализм» — а значит, и не марксизм). Больше всего он напоминает «тысячелетнее царство», которое, по представлениям некоторых, в основном протестантских, христианских церквей, наступит после второго пришествия Христа. Тысячу лет Христос и христиане будут править миром, после чего наступит Страшный суд и Вечность. Идея основана на буквальном толковании стихов из книги Откровения Иоанна Богослова:

И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело своё и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет.
Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет. Это — первое воскресение.
Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет.

Откр. 20: 4–6

Учение о тысячелетнем царстве, — по сути дела, о рае на земле — называется хилиазмом, а соответствующие взгляды — хилиастическими. Хилиазм был очень популярен в России на рубеже XIX и XX веков — и среди мистически настроенной интеллигенции, и, что гораздо важнее, среди многочисленных сектантов из крестьян. Широкие слои населения, которое было в основном крестьянским, с лёгкостью связали идею революции и последующего наступления земного рая, то есть коммунизма, с привычной хилиастической схемой. Предгубисполкома Шумилин отправляет Дванова «искать коммунизм среди самодеятельности населения» не совсем по собственной инициативе, а в полном соответствии с резолюцией XIII съезда РКП(б), в которой говорилось:

…особо внимательное отношение необходимо к сектантам, из которых многие подвергались жесточайшим преследованиям со стороны царизма и в среде которых замечается много активности. Умелым подходом надо добиться того, чтобы направить в русло советской работы имеющиеся среди сектантов значительные хозяйственно-культурные элементы.

Резолюция XIII съезда РКП(б). О работе в деревне (1924)

Иллюстрация к роману «Чевенгур» (художник Светлана Филиппова)

В «Чевенгуре» есть характерные для сектантства персонажи, например встреченный Двановым в сельсовете человек, объявивший себя богом, или перекрещенцы, то есть те, кто сменил имя, чтобы сделаться новыми людьми: «Кто прозовётся Либкнехтом, тот пусть и живёт подобно ему, иначе славное имя следует изъять обратно». Как и сектанты, чевенгурцы привержены аскезе. И даже труд в Чевенгуре отменён не от лени, а потому что «труд способствует происхождению имущества, а имущество — угнетению». Представления чевенгурцев о сексе и браке почти дословно совпадают с принципом, который ещё в середине XVII века провозгласил основатель секты хлыстов Данила Филиппович: «Не женитесь, а кто женат, живи с женой как с сестрой. Неженатые не женитесь, женатые разженитесь». Наконец, солнце, чьей «красной силы» в Чевенгуре «должно хватить на вечный коммунизм и на полное прекращение междоусобной суеты людей», в хлыстовских распевах отождествляется с Духом Святым — и ожидания к нему предъявляются похожие.

Коммунисты у Платонова такие странные потому, что это народные, крестьянские коммунисты из сектантов и раскольников. ИХ общественный строй скорее сродни коммунизму Томаса Мюнцера и русской крестьянской общины, чем Маркса, Ленина или Каутского.

Иллюстрация к роману «Чевенгур» (художник Светлана Филиппова)

УТОПИЯ ИЛИ АНТИУТОПИЯ

Платонов описывает место, в котором вроде бы построен коммунизм, утопия, в которой, по предчувствию Александра Дванова, тревога его приёмного отца «мгновенно уничтожается», а настоящий его отец, рыбак, находит то, ради чего он «своевольно утонул». Как и во всякой утопии, отделённой от реального мира, в Чевенгуре заканчивается время, наступает конец «всей мировой истории». Но в том же Чевенгуре происходят массовые убийства и сам город гибнет в конце романа вместе со строителями нового мира. Так что же такое «Чевенгур» — утопия или антиутопия?

На самом деле утопии или антиутопии в чистом виде встречаются довольно редко. Причина — в том, что утопия — очень старый литературный жанр с жёсткими правилами: дело должно происходить в вымышленной труднодоступной стране или в очень далёком будущем; рассказчик должен быть из того же времени или места, что и читатель; сюжета в утопии почти нет — это слегка беллетризованное изложение взглядов автора на то, как должен быть устроен мир. Антиутопия возникла гораздо позже. Это жанр более гибкий, но и у неё, строго говоря, есть внелитературная задача: антиутопия должна пугать читателя, служить предостережением, рассказывать о том, как мир устроен быть не должен. «Чевенгур» в этом смысле не утопия и не антиутопия, поскольку Платонов не излагает ни положительной, ни отрицательной политической программы. Это роман о разных типах утопического мышления — «городском» марксистском и «крестьянском» сектантском, об их взаимном притяжении и отторжении. И одновременно — о двух способах мыслить «тысячелетнее царство» и то, что за ним последует.

Иллюстрация к роману «Чевенгур» (художник Светлана Филиппова)

ИМЕНА И ФАМИЛИИ
Относительно названия города (и романа) существует много разных версий. По всей видимости, первую выдвинул Михаил Геллер в 1982 году в книге «Андрей Платонов в поисках счастья». Геллер уверенно пишет, что название романа составлено из двух слов: «чева» (ошмёток, обносок лаптя) — и «гур» (шум, рёв, рык), приводя в подтверждение своей версии тот факт, что у Василия Каменского в поэме «Стенька Разин» (1915) «ядрёный лапоть», который «пошёл шататься по берегам», становится символом крестьянского бунта. Исследователь Олег Ласунский отмечает, что в Воронежской области вообще часто встречаются географические названия, включающие в себя буквы Ч, Г и Р: Чагари, Кучугуры, Чигорак. Однако единственный подходящий по звучанию уездный центр — Богучар, который, по мнению Ласунского, и послужил источником названия. Это косвенно подтверждается тем, что находится он на реке Богучарка — а через город в романе протекает «уездная речка» Чевенгурка.

По версии исследователя Олега Алейникова, «Чевенгур» — это аббревиатура, которая расшифровывается как «Чрезвычайный военный непобедимый (или независимый) героический укреплённый район», предлагая считать это своего рода шуткой Платонова. Предположение о том, что мы имеем дело с сокращением, выглядит очень правдоподобно: лингвистический ландшафт Советской России в начале 20-х годов был заполнен самыми невообразимыми сокращениями. Прозаик и критик Василий Яновский вспоминает, что Георгий Иванов и Борис Поплавский любили рассказывать — уже в эмиграции — анекдот о поэте Николае О́цупе. Будто бы на вопрос Александра Блока о происхождении такой странной фамилии ему сказали, что это сокращение от «Общества целесообразного употребления пищи», — и такая версия никаких вопросов у Блока не вызвала.

Среди фамилий героев есть говорящие, с двойным смыслом. В первую очередь это Дванов и Копёнкин. Фамилия Александра Дванова прямо отсылает читателя к двойственности. На это есть несколько причин: главная из них, видимо, в том, что Дванов отчасти сам Платонов. На это, в частности, указывает то, что Дванов — сын рыбака (один из двух опубликованных при жизни автора фрагментов «Чевенгура» назывался «Потомок рыбака»), а сам Платонов в одной из автобиографических заметок пишет о себе так: «Я был сыном рыбака… Потом стал писателем, потом инженером…»

Фамилия полевого командира большевиков Степана Копёнкина, происходящая от слова «копёнка» (то есть небольшая копна), во-первых, как указывают многие исследователи, связана с тем, что он воплощает в романе хаотичное, беспорядочное начало, поскольку «действовал без плана и маршрута, а наугад и на волю коня… считал общую жизнь умней своей головы». Во-вторых — и это, возможно, даже важнее, фамилия его указывает на копьё: Копёнкин имеет несомненные черты Дон Кихота, а его лошадь, Пролетарская Сила, так и вовсе почти тёзка с Росинантом — имя последнего означает по-испански рабочую лошадь, тяжеловоза, а в переносном значении — грубого, необразованного человека. Есть и более простые случаи. Так, заведующий городским утилём в романе носит фамилию Фуфаев, фонетически напоминающую о словах «фуфайка» и «фуфло», а фамилия бандита — Грошиков, скорее всего, потому, что он «ни в грош не ставит» человеческую жизнь.

Иллюстрация к роману «Чевенгур» (художник Светлана Филиппова)

В печатных изданиях романа, как первых перестроечных, так и нынешних, буква Ё не используется — видимо, из-за того, что её не было в авторской рукописи. После революции и до времён Великой Отечественной войны буква Ё стала пропадать из обращения, также она исчезла с клавиатуры пишущей машинки (как и твёрдый знак, который заменяли апострофом). Потому правильно фамилию Копёнкин можно лишь услышать в аудиокнигах или прочесть в критических статьях. Кстати, главный герой повести «Котлован» — тоже Вощёв, а не Во́щев.

УНИКАЛЬНЫЙ ПЛАТОНОВСКИЙ ЯЗЫК
Как Андрей Платонов добивался того, что речь в его произведениях не была похожа ни на чью другую? Для начала надо сказать, что платоновский язык в большой степени напоминает язык крестьян — это очевидно из крестьянских писем двадцатых годов, отправленных в ЦК или в газеты. Вот, например, как пишет в 1926 году крестьянин Наймушин Сталину о необходимости усилить борьбу с религией:

Долой обман… у нас ещё не кончен нравственный переворот старого обычая, а именно: существует ещё религиозный дурман, который играл и играет на струнку капитализма.

А вот комсомольцы небольшой деревушки Лалакино Нижегородской области объясняют в 1926 году провал своих попыток наладить кооперацию:

Для красной коперацыи наступила страшно трудная епоха. Граждане, тёмный полчища кулаков и буржуазной контрриволюцеи ломают неприступную гору нашей кооперативы. Черьви и гады калаки буржуазные елементы клюют нашо пролетарское тело, как злые коршуны курицу.

Но это, конечно, не отменяет удивительного своеобразия платоновского языка. Как устроено это своеобразие, из чего состоит его непохожесть?

Один из самых частых платоновских приёмов — нарушение сочетаемости: «Дванов встал и пошёл на отвыкших ногах»; «Копёнкин махнул на них отрекающейся рукой»; «Захар Павлович сказал стесняющимся голосом предупредительные слова». В первых двух случаях Платонов как бы приписывает отдельным органам и частям человеческого тела признак по действию — то есть возможность автономно совершать те действия, которые совершает человек целиком: это человек может отвыкнуть или отречься. В третьем случае такое действие — стесняться — приписывается уже даже не органу, а голосу: оказывается, что рука, ноги или голос — тоже в каком-то смысле отдельные «люди» или по крайней мере «действующие лица». Иногда Платонов идёт ещё дальше: «Ночь тихо шумела молодыми листьями, воздухом и скребущимся ростом трав в почве»; «Строй звёзд нёс свой стерегущий труд над ним»; «С воодушевлённой нежностью и грубостью неумелого труда автор слепил свой памятник». Здесь признак по действию приписывается уже не предмету, а состоянию или свойству: «скребущийся рост», «стерегущий труд». В результате, как отмечает исследователь Владимир Заика, описываемое свойство отчуждается, становится отдельным, самостоятельной сущностью.

В других случаях признак вещи или явления описывает их причины: «Хаты стояли, полные бездетной тишины» (причиной тишины является отсутствие детей); «Над всем Чевенгуром находилась беззащитная печаль» (причиной печали является беззащитность). Используемый Платоновым приём как бы сворачивает причинную связь, которая иначе требовала бы более развёрнутого пояснения, — и это одна из причин, по которой платоновский текст трудно читать: мы должны сами обратно развернуть свёрнутое, чтобы понять сказанное. Нарушением сочетаемости Платонов добивается того, что Виктор Шкловский называл остранением. Усилие, которое требуется от нас, позволяет преодолеть автоматизм восприятия: предмет или действие описываются не так, как их принято описывать, а так, как если бы писатель — а вместе с ним и мы — видел их впервые в жизни. Знакомое в них предстоит ещё разглядеть, отделить от незнакомого. И это позволяет нам увидеть, что знакомого в «знакомом» гораздо меньше, чем нам казалось. А незнакомого — гораздо больше.