Мы живём в среде идей гораздо больше, чем в природе… Роман Сола Беллоу «Герцог»

Полнота небытия

Пятидесятилетний профессор истории и литературы Мозес Герцог писал письма, писал решительно всем на свете — людям лично знакомым и незнакомым, живым и покойникам, бывшим и сущим родственникам, мыслителям и президентам, издателям и собратьям по цеху, церковным деятелям и так, никому конкретно, а то, бывало, и самому себе или Господу Богу. Среди его адресатов из числа личностей, широко известных, значились Спиноза, Эйзенхауэр, Ницше, Розанов, Хайдеггер… Причём на одном клочке бумаги находилось место и полемике с герром Ницше о природе дионисийского начала и нежным словам, обращённым к оставленной подруге, и совету бороться с засильем крыс в стране с помощью противозачаточных средств, адресованному президенту Панамы.

«Эти письма его так будоражили, что с конца июня он перебирался с места на место, таская за собой саквояж с бумагами. Он потащил его из Нью-Йорка на Мартас-Виньярд, откуда моментально вернулся, через два дня улетел в Чикаго, а из Чикаго подался в один посёлок на западе Массачусетса. Укрывшись в сельской глуши, он безостановочно, неистово писал в газеты, общественным деятелям, друзьям и близким и, наконец, покойникам, начав со своих, никому не ведомых, и кончив известными всем».

«Если я схожу с ума, то быть по сему, думал Мозес Герцог. Кое-кто считал, что он помешался, и он сам одно время не был уверен, что наверху у него всё в порядке».

Люди объясняли эту странность Герцога тем, что старина, судя по всему, двинулся рассудком, — и были неправы. Просто ему слишком дорого обошёлся развод со второй женой Маделин: и сам факт, и сопутствовавшие ему омерзительные обстоятельства окончательно выбили у Герцога почву из-под ног. У него не было реальной опоры, кроме как обращаться за поддержкой к великим, в том числе и давно умершим людям.
Как же всё это банально до крайности — любимая жена покинула профессора университета, бросившись в объятия его лучшего друга, и мужчина преодолевает кризис. Но… способ поистине оригинален.

«Когда приходила очередная мысль, он шёл записать её в кухню, там у него был штаб».

В этих посланиях-размышлениях — о Боге, времени, смысле жизни, гибели идеалов — профессор пытается обрести новый взгляд на мир, чтобы собраться с силами и преодолеть выпавшие испытания.

«В апреле он ещё удерживал мысль, но к концу мая его стало заносить. Слушатели поняли, что им не суждено постичь истоки романтизма, зато они навидаются и наслушаются странных вещей. Всё меньше оставалось от академической проформы. Профессор Герцог вёл себя с бесконтрольной откровенностью человека, глубоко погружённого в свои мысли».

Пять дней из жизни героя или Нелинейный сюжет эпистолярной терапии

Выход книги «Герцог» Сола Беллоу в 1964 году стал литературным событием. Поразила новизна формы, стилистика, своеобразие героя.

Роман удостоен Национальной премии США, нескольких международных премий, экранизирован и переведён на многие языки. В 2005 году журнал Time назвал «Герцога» одной из 100 лучших книг на английском языке с момента основания журнала в 1923 году.

 

 

Сол Беллоу (имя при рождении — Соломон Беллоуз) (1915–2005)

Американский еврей-интеллектуал Мозес Герцог переживает кризис семейной жизни. Причём нельзя сказать, что перелом этот исключительно относится к супружеским узам. Тягостные отношения с бывшей женой становятся прелюдией к болезненному восприятию действительности вообще, к неуверенности в себе, к конфликту с окружающими. Мужчина живёт в центре огненного круга и не может за него выйти.
Впрочем, в жизни его и немало спасительного света: Мозес Герцог — специалист по романтизму, был он штатным университетским профессором, позднее в связи с переездами стал преподавать в школах. У него есть научные труды, признанные коллегами как важные.
Но сам Герцог не считает, что сделал что-то выдающееся в жизни, он вообще воспринимает себя как вполне заурядную среднюю величину. Уже на первых страницах романа он преподносит себя так:

«Задумываясь над прожитой жизнью, он сознавал, что всё в ней напортил — решительно всё. Свою жизнь он, как говорится, погубил. Но поскольку потерял он не бог весть что, печалиться особенно не из чего. Перебирая на вонючем диване столетия девятнадцатое, шестнадцатое, восемнадцатое, — он в последнем выудил афоризм, который ему нравился: «Печаль, сэр, — это вид безделья».
«Он отравлял жизнь первой жене, Дейзи. Вторая, Маделин, чуть не доконала его самого. Сыну и дочери он был любящим, но плохим отцом. Собственным родителям — неблагодарным сыном. Отчизне — безучастным гражданином. Братьев и сестру он тоже любил, но — издалека. С друзьями индивидуалист. В любви ленив. В радости скучен. Перед силой уступчив. С собственной душой уклончив».

Герцог со всеми спорит, он ни с кем до конца не согласен, каждому своему адресату ему есть что высказать. Но никто из всех этих людей, включая учёных, не сумел до конца понять и описать его бытие как оно есть. Поэтому его жизнь, — скромная, склочная, наполненная, по сути, вечным шумом и яростью, — оказывается богаче того, что способны увидеть философы. Он знает насквозь все их учения и не встречает ничего тайного и непонятного. «Всё ясно до боли», — говорит он. И таков его взгляд на то, что призвано восстановить духовные основы цивилизации: традиции исчерпаны, верования иссякли.

«Как бы то ни было, Шапиро, меня не увлекли ни Иоахим Флорский, ни сокровенная судьба Человека. Ничего особо сокровенного я там не видел — всё ясно до боли… Неужели все традиции исчерпаны, верования иссякли, сомнение масс не готово к дальнейшему развитию? Неужели пошёл полный распад? Неужели приспел такой гнусный срок, когда нравственное чувство отмирает, совесть глохнет и обычай уважать свободы, законы, общественные приличия и что там ещё изводится трусостью, маразмом, кровью? От тёмных и злых предвидений старика Прудона не отмахнёшься. Но мы не должны забывать о том, как быстро гениальные предвидения превращаются в интеллектуальные консервы. Консервированная кислая капуста шпенглеровского «Прусского социализма», банальности на тему Опустошённой земли, дешёвая духовная затравка отчуждения, словесный понос по случаю неподлинности и заброшенности. Я не могу принять этот мрачный бред».

Что тогда говорить о самой цивилизации? Она гибнет. Однако это не крушение, свойственное упадку Античности. «Старые империи рухнули, но силы, которыми они держались, окрепли как никогда», — говорит Герцог.

«Происходит что-то другое, и это другое ближе предвидению Конта (плоды рационально организованного труда), нежели провидению Шпенглера. Из всех зол стандартизации в шпенглеровской буржуазной Европе наихудшим, наверное, был стандартизированный педантизм самих шпенглеров, это лютое свирепство, производное Gymnasium и культурной муштры бюрократами старой школы».

 

Беда в том, что всё одинаково, нет больше другого: бюрократический мир ввергает человека в пропасть стандартизации.

Сол Беллоу бесстрашно отказывается от линейного сюжета, от логики и мотивировок. Внутренняя жизнь героя протекает по своим законам, не знающим причинно-следственных связей и границ времени: Мозес легко перемещается из настоящего в годы своего детства, в прошлые эпохи, и читатель не всегда предупреждён о переходе. Это ошарашивает, вызывает лёгкое недоумение и дезориентацию, особенно когда становится ясно, что повествование укладывается всего в пять дней жизни… Пять дней, наполненных ссорами, переездами, встречами, болью, тревогой, воспоминаниями и размышлениями, а главное — разочарованиями.
Оправдать своё существование в этом мире Герцог берётся весьма оригинальным способом — письмотворчеством. Для него, взывающего к призракам прошлого, это своеобразная терапия. Однако ловкий читатель быстро разгадает иронию автора, вспомнив о популярной в конце XVII – начале XVIII века разновидности писем «от мёртвых живущим» — посланий великих людей, обличающих пороки потомков.

Сол Беллоу «Герцог», Москва, «Панорама», 1991 г. Пер. с англ. В.А. Харитонова

 

Однако Мозес Герцог почти все письма оставляет неотправленными и недописанными, отказываясь от законченности, от подведения итогов. Да и возникают они путём «случайных ассоциаций». Те же «случайные ассоциации» отрывают его от очередного начатого письма и погружают в мир воспоминаний, потом снова наталкивают на идею письма, и так до конца романа. Жизнь эпистолярная борется с жизнью реальной. Однажды Беллоу заметил, что «Герцог» — роман о том, как трудно даётся переход от отвлечённых идей к реальности.

«Я любил книги и кое-какие написал…»

Сол Беллоу — давно признанный американский классик, Нобелевский лауреат в 1976 году «за гуманистическую проникновенность и тонкий анализ современной культуры, органически сочетающиеся в его творчестве».

На первый взгляд удивительно, что послевоенных нобелиатов- американцев (по крайней мере прозаиков) мы прекрасно знаем и любим: Хемингуэя, Фолкнера, Стейнбека. Знаем и даже иногда перечитываем битников (представителей молодёжного течения в литературе 1950-х годов): Берроуза, Керуака, Гинзберга. А вот Сол Беллоу, сын эмигрантов из Российской империи, как-то затерялся.

Сол Беллоу в 1976 году

Причин этому масса: был запрещён в России по весьма нелепому поводу, а когда запрет сняли в 90-е, был не замечен, что неудивительно: тогда зарубежная литература двинулась к нам лавиной, и предпочтение отдавали самому свежему, авангардному, шокирующему, а порой, самому доступному. Чего не скажешь о Беллоу: тонкая, интеллектуальная проза, отчасти традиционалистская, отчасти новаторская, герои — самокопающиеся интеллектуалы, не способные иногда достучаться до сердца обывателей…
Беллоу — прекрасный знаток человеческих душ и для его чтения нужно и интеллектуальное усилие, и изрядное сопереживание, что иногда бывает весьма трудной задачей. Ведь персонажи Беллоу слишком привязаны к повседневному, земному, сколь оно ни уродливо. Так и Герцог — на первый взгляд невыразительный, но при этом абсолютно реальный. Не мачо, совсем не романтик (хоть и занимается профессионально романтизмом, и в этом опять усматривается тонкая ирония автора), не вызывающий симпатию наивный интеллигент. Не злодей, не жертва — просто человек.

В 1964 году «Герцог» Беллоу попал в список бестселлеров, чему автор был немало удивлён. Как и коммерческому успеху этого интеллектуального романа о профессоре колледжа средних лет. Возможно, этот факт подвиг Беллоу вновь вернуться к теме психической нестабильности и её связи с гениальностью.

В 1975 году выходит роман «Дар Гумбольдта» («Подарок от Гумбольта»), где Беллоу взял прототипом героя своего покойного друга и соперника, блестящего, но склонного к саморазрушению поэта Делмора Шварца (американский поэт и автор коротких рассказов, стоит почитать). Именно после этого романа, где Беллоу вместе со своим героем фон Гумбольдтом Флейшером размышляет о духовности, поэзии и успехе в Америке, он получил Нобелевскую премию.

 

Критики рассматривали роман как комментарий к растущей коммодификации культуры в Америке (превращение любых благ в товар). По отзывам Шведского Нобелевского комитета, почерк автора продемонстрировали «смесь богатого плутовского романа и тонкого анализа американской культуры, занимательных приключений, резких и трагических эпизодов, быстро сменяющих друг друга, перемежающихся философскими беседами. Всё это разработано остроумно и с глубоким пониманием внешних и внутренних сложностей, которые побуждают нас действовать или мешают нам действовать, и это можно назвать дилеммой нашего времени».
Разумеется, Беллоу — титан литературы. Если не мировой, то американской уж точно. Фолкнер, безусловно, был номером один в первой половине ХХ века, но его место во второй половине века занял Сол Беллоу, — создатель пяти великолепных романов, полудюжины прекрасных повестей и множества рассказов, первоклассной эссеистики и переводов с идиш.

При этом личность Беллоу всегда была противоречивой. Многим он казался капризным, вздорным, заносчивым и нетерпимым, многие упрекали его за негибкий консерватизм. В Соле Беллоу легко уживались писательский нарциссизм и предельная скромность. В речи на банкете в честь Нобелевской премии он сказал:

«У меня нет уверенности в личном успехе. Я любил книги и кое-какие написал. Отчего-то их приняли всерьёз. Разумеется, я рад. Кому же приятно, когда его забывают? Однако меня бы вполне устроила и более скромная доза внимания и похвал. Потому что, когда меня хвалят, я вспоминаю слова Евангелия: “Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо”». Тем, кто заподозрит тут Беллоу в кокетстве, сообщим засвидетельствованную коллегами по литературному цеху фразу, произнесённую на банкете в честь вручения ему Национальной книжной премии в 1954 году: «Всё прочее было только подливкой».

Нобелевская в качестве подливки — не правда ли, что-то новенькое?