Путь к себе на самой лёгкой лодке

 

В конце 1980-х годов… я познакомился с одной очень скромной девушкой, она тогда кончала филфак… Однажды я оказался у неё дома, это было в новостройках, Ульянке кажется, мой визит связан был с книгами, ничего личного, и она в разговоре спросила меня о Юрии Ковале. Знаю ли я такого писателя? Я не знал. Она тогда удивилась очень и дала мне прочитать «Чистый Дор». Думаю, девушка хотела, чтобы я влюбился в неё, но она сделала неправильный ход. Ей я предпочёл Коваля, и думаю, что выбор был верный.

 

Александр Етоев «Писатель чрезвычайной необходимости»

 

 

Юрий Иосифович Коваль (1938–1995)

Чудаки украшают мир, заметил Максим Горький. Особенно, если им есть что сказать и чем поделиться. Особенно, когда они даже не артисты, зависимые от чужих сценариев и режиссёров, а выдумщики — писатели и художники. Среди таких и Юрий Коваль. Он был и писателем, и поэтом, и художником, а ещё и путешественником.

 

Впрочем, читателю Юрий Коваль чаще всего известен как детский писатель. Так с ним распорядилась и цензура, и самоцензура: сиди в детской нише, в «Мурзилке» и «Детгизе», — и не рыпайся. Однако он был не детским писателем, а просто писателем. Его книги подходят и детям, и взрослым (кроме посмертной, «Суер-Выер», которая всё-таки уже 18+). В них есть и от мистики Кастанеды, от абсурда Платонова, от «собачьей» фантазии Булгакова, от озорных фантасмагорий Рабле, от русских сибирских сказок Бориса Шергина. Они сродни повествованиям о капитане Врунгеле и бароне Мюнхгаузене, близки по духу и лёгким остроумным эпизодам «12 стульев». Этот автор для своего — не массового, не всёравношного читателя. Но каждый ценитель литературы найдёт в его произведениях что-то близкое своей душе.

 

Как Юрий Коваль пришел в литературное творчество

 

Юрий Иосифович Коваль (1938–1995) родился 9 февраля в Москве. После войны и эвакуации семья жила у Красных ворот, в Хоромном тупике. В школе Юрий учился посредственно, пока в жизнь его не пришёл учитель литературы Владимир Николаевич Протопопов, которого Коваль описал в повести «От Красных ворот»:

 

Все в нашем дворе, конечно, понимали, что в институт мне в жизни не поступить. Понимал это я, понимал это и брат мой Боря, понимали школьные учителя, разве только Милорд ничего не понимал. Но, пожалуй, даже и он догадывался, что человек, который носит на голове гладкошёрстного фокстерьера, вряд ли поступит в педагогический институт.

 

Но жил на свете Владимир Николаевич Протопопов, который не понимал, что я не поступлю. Он понимал, что я поступлю, и мне было неловко знать, что я провалюсь и подведу Владимира Николаевича Протопопова.

 

Друзьями Юрия Коваля на историко-филологическом факультете педагогического института им. Ленина были поэты-барды Юрий Визбор, Юлий Ким, Ада Якушева, режиссёр Пётр Фоменко, писатель и сценарист Юрий Ряшенцев. В институтской газете «Ленинец» были опубликованы первые рассказы Коваля «Зайцы» и «Дождь», за них автор даже получил премию — 50 рублей.

 

 

Юрий Коваль в молодости

По распределению после вуза Коваля отправили в село Емельяново Татарской АССР, где он преподавал в школе различные предметы. Порой составлял диктанты в стихотворной форме — было, например, такое четверостишие на правописание шипящих:

 

На полу сидела мышь.

Вдруг вбегает грозный муж

И, схватив огромный нож,

К мыши он ползёт, как уж.

 

Почему Коваль решил писать для детей и что он привнес в это направление

 

Вернувшись в Москву, Юрий Коваль познакомился с писателем-лагерником

Юрием Домбровским и показал ему рассказ «Октябрьские скоро». Рассказ сильно впечатлил Домбровского. Он назвал прозу Коваля «жёстким рентгеном» и отнёс её в журнал «Новый мир». В «Новом мире» рассказ не приняли. Тогда Юрий Коваль решил стать детским писателем:

 

С этого момента я понял, что во взрослую литературу я просто не пойду. Там плохо. Там хамски. Там дерутся за место. Там врут. Там убивают. Там не уступят ни за что, не желают нового имени. Им не нужна новая хорошая литература. Не нужна. Понимаешь. Там давят.

 

* * *

 

Всё, что я мог бы сказать взрослым, я говорю детям, и, кажется, меня понимают. Именно занятия детской литературой очистили мой стиль, прояснили мысли, выжали воду из произведений.

 

Юрий Коваль расширил и углубил само понятие «детская литература», провозгласив, что она не жанр, а сгусток жанров. И что «Нос» Гоголя — это детская литература; причём, возможно, для самых маленьких. Ориентироваться можно и на Рабле, и Свифта, и Дефо. Никогда не знаешь, какая сногсшибательная личность читает тебя, говорил он, и что писать нужно так, как будто пишешь для маленького Пушкина. А если что-то осталось недопонятым — пойдёт на вырост. Коваль называл такую литературу многодонной. Ребёнок воспримет один слой, взрослый нырнёт поглубже, а жемчужину узрит посвящённый.

 

В стиле Коваля здесь нет явных метафор, вычурных неологизмов (максимум — «снегодождь»), но простые слова так диковинно прислонены друг к другу, что возникает некое новое языковое качество, которое друзья и ученики писателя называли «ковализм». Его творения музыкальны словами, звуковыми и образными цепочками, неотделимыми от причудливых вымыслов, пронизаны непосредственным детским восприятием мира и улыбкой умудрённого годами доброго человека. Уникален и его нежный, всегда чуть печальный юмор.

 

 

Вот так мы читаем в рассказе Юрия Коваля «Осеннее котяро» (1988):

 

Падают листья на землю и на кота. А кот караулит, подстерегает и вдруг бросается на падающий лист, прихлопывает его лапой и грозно грызёт. Ему кажется, что это такие воробьи разноцветные.

«Глупое осеннее котяро, — думаю я. — Листья с воробьями путает».

А кот заметил, что я про него думаю, и затаился.

Падают листья, заваливают кота.

«Эх, и сам-то я как опавший листок, — грустит кот. — Печально на душе, тоскливо».

«Какой листок? — думаю я. — Вон какая морда толстая да усатая».

«Причём здесь морда? На душе тяжело. Лежу вот под листьями, грущу».

«Чего ты грустишь-то, котяро осеннее?»

«Жалко как-то… Вот и птички улетают… Вам этого не понять».

До вечера лежал кот в подсолнухах, печалился. Похолодало. Вскочил кот, выгнул дугою спину, фыркнул и помчался в дом. Сразу полез на печку. «Хватит мне быть осенним котом, — ворчал он. — Стану теперь зимним».

В эту ночь и выпал первый снег.

 

 

Иллюстрация к рассказу «Осеннее котяро»

Здесь вы можете посмотреть Мультфильм «Осеннее котяро»:

https://www.youtube.com/watch?v=niHkmoQ9YjE

 

 

Обращение к природе. Повесть «Самая лёгкая лодка в мире»

 

Политику Юрий Коваль осознанно избегал. От советского официоза уходил в литературу и живопись, уезжал в сельскую глушь. Более того, всю сознательную жизнь он считал защиту природы самым главным делом на земле. Судя по его произведениям на эту тему, именно через нее человек может познать свой внутренний мир.

 

Писатель регулярно отправлялся в дальние поездки в глухие уголки и маленькие деревни Урала и русского Севера, и жил там неделями и месяцами. Автомобильные и пешие путешествия по Вологодчине и жизнь на Цыпиной горе возле Ферапонтова монастыря сформировали интерес писателя к традиционному деревенскому и особенно северному русскому быту и языку.

 

О путешествии на лодке по заветным уголкам родной природы Юрий Коваль написал в одном из самых известных своих произведений – повести  «Самая лёгкая лодка в мире». Она о затруднениях, с которыми сталкивается человек, будучи наедине с природой. Её герой пытается спуститься по реке на самой лёгкой лодке в мире, но сталкивается с препятствиями и испытаниями.

 

Первый вариант истории, под названием «Плавание на „Одуванчикеׅ“», был напечатан в нескольких номерах журнала «Мурзилка» в 1977 году. Окончательный же увидел свет в виде книги в 1984-м. Книгу Коваль написал, по собственному признанию, на основе впечатлений от путешествий разных лет по северным рекам.

 

Конечно же, всё это правда. Конечно же, я знаю, где Багровое озеро. И лодка эта есть, лежит она у меня на чердаке в моей избушке на Цыпиной горе. И в Ферапонтове я, конечно, бывал, и в Белозерске, и за Белозерском, и по Ковже плавал, и по Шоле, и на Ладоге бывал, и на Валааме бывал дважды.

 

(из интервью 1995 года)

 

Обложка книги «Самая легкая лодка в мире»

В книге нет названий конкретных мест. Только озёр — Багровое, Илистое, Покойное. Намечает писатель и общее направление своего путешествия — на Север (в более ранней повести на Северный полюс убежал недопёсок Наполеон III, «и наверняка добрался» до него). В Москве, на воде грязной Яузы, задыхаясь без дороги и грезя о настоящем путешествии, главный герой замечает, что утки летят на Север и в небе видит «летящих на север журавлей». Позже, пытаясь пробраться к Багровому озеру через северное болото, рассказчик вновь видит уток, достигших своей цели.

 

Книга делится на две части. Первая — подготовка к путешествию, с самого детства, рождение самой лёгкой лодки в мире. Вторая часть рассказывает о путешествии, в котором дорога на Север и по Северу постепенно превращается в поиски смысла жизни, её сути, самого себя, чуда, о котором мечталось в детстве и без которого сейчас, на этом этапе жизни рассказчику невозможно существовать.

 

С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой.

 

Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк».

 

Море как символе свободы

Первое, что мы узнаём о рассказчике, имя которого не называется, — его детская мечта о море как символе свободы. Именно в море, по его мнению, человек может проявить свои лучшие качества, своё мужество и героизм. В детстве атрибутом причастности к этой мечте для героя были тельняшка и золотой зуб, то к моменту начала повествования мечта перевоплотилась в образ самой лёгкой лодки, что унесёт героя прочь из Москвы. Исключительная, единственная в мире, она нужна, чтобы вывести героя из духовного кризиса, вернуть к самому себе, помочь изменить жизнь и обрести равновесие.

 

Романтик Коваль в начале повести намечает контраст мечты и реальности. Не имея возможности увидеть море, герой ищет и находит его в небе, но признаётся, что «с годами всё меньше моря остаётся… в небе» и все больше становится города с «мёртвым гранитом и отравленными водами». Детское сознание маленького героя целостно и естественно. Оно позволяет видеть взрослый мир иными глазами: «чувствовать, что в соседних переулках шумит прибой», ощущать «запах водорослей и соли», видеть «вечное движение волн». Не домами и тротуарами обозначены элементы детского (подлинного) пространства, а морем и небом — двумя главными составляющими мира. Город — это скованность, неподвижность, предопределённость. Но он не властен над душой ребёнка.

 

Маленький человек ощущает мир как «вечное движение» и свою жизнь понимает как вечную устремлённость. Городская культура выстраивает современное сознание по-иному: она пытается стереть память о сакральной целостности бытия, заложенной в мифопоэтических образах сказок. Город — это пустые разговоры, незавершённые полотна, одиночество даже среди друзей, бытовой апокалипсис в снимаемой у Петровича комнатке, где собственностью героя была только раскладушка.

 

Строительство лодки

Плавание начинается для героя, когда они с другом — художником Орловым и милиционером-художником Шурой по зимней Москве несут из подвала заброшенного дома бамбук, из которого родится самая лёгкая лодка в мире. До революции подвал был складом чайной компании «В. Высоцкий и Ко».

 

 

Рисунок Юрия Коваля

Орлов вытащил из-за пазухи овальную жестянку. Красная краска на ней местами облупилась, проржавела, но хорошо видна была парусная лодка и надпись белым по красному… («Самая лёгкая лодка в мире»)

 

Путешествие начинается здесь ещё и потому, что начинают меняться внутренние ощущения героя. Он смотрит на прохожих «с некоторой гордостью», ведь его дорога по Москве — это уже плавание в новом пространстве, а окружающие его люди остаются в мире, где движение — всего лишь перемещение в булочную или химчистку. Постепенно начинает формироваться и сам этот новый мир: все чаще герой оперирует такой категорией, как движение. Оказывается, что Север, куда планирует отправиться герой, не просто географический объект, а особое метафизическое лирическое пространство, реализуемое изменяющимся сознанием. Почему так и важен момент выбора: герой один за другим отвергает несколько маршрутов, пока не останавливается на единственно верном, северном. Ключевым событием становится и создание особенного корабля, на котором возможно бороздить просторы реально-ирреального мира.

 

Я глядел на свою лодку — самую первую в жизни и самую лёгкую в мире, — и сердце моё плыло и качалось.

 

Тонкая,

изогнутая,

остроголовая

и длиннохвостая,

в серебряном платье,

она лежала поперёк комнаты на помертвевшем ковре, как стрелка компаса, рассекала комнату пополам, прорезала стены, чтоб вылететь из Каширы к берегу, к ветру, к воде…

 

Мастер заглянул мне в глаза и сказал вполголоса:

— Забирайте свою невесту.

 

Мы обнялись.

Потом я подошёл к лодке и легко поднял её одной левой рукой.

 

Рисунок Юрия Коваля

Герой сравнивает лодку с невестой в серебристом платье, акцентируя внимание на женском начале. Говорит о ней как о члене семьи: «Лодка, раскладушка и я были теперь одной семьёй»; её, как и себя, герой невольно противопоставляет окружающему миру Москвы, обстановке квартиры Петровича с «гнилым полом», «не нужной никому живописью», «чудовищным шкафом» и потолком, «покрытым водорослями, жёлтыми медузами». Кроме того, лодка явно ассоциируется у рассказчика с весной. В марте он ждёт и торопит весну (приносит тополиные ветки домой и ставит их в воду, чтобы они открыли листочки, как в детстве), прислушивается к её первым приметам: «Запах недалёкой весны развеселил и обрадовал меня». И после долгих споров со знакомыми он выбирает лодке имя.

 

Рисунок Юрия Коваля

Одуванчик — самое простое, что есть на земле. В небе — воробей, в реке — пескарь, на лугу — одуванчик.

 

Есть люди, которые одуванчиков не замечают, не ставят их в букеты, не вьют венков. А я, признаться, люблю одуванчики. Их можно рвать сколько угодно, и никто не заругает. А можно сунуть в рот горький стебель и быстро проболтать:

 

«Колдуй,

баба,

колдуй,

дед,

заколдованный билет!» —

 

И стебель одуванчика заколдуется, завьётся завитушками, как хвост тетерева-косача.

 

Почему лодка лёгкая и какие на Севере чудеса природы

Определение «лёгкая», подчёркнутое в названии повести, станет своеобразным рефреном на всём её протяжении: «лёгкая лодка», «лёгкое путешествие», «лёгкая река», «лёгкое название» и пр. В конечном итоге можно говорить о лёгком отношении к жизни, о лёгкости самой жизни как о её хрупкости, неповторимости (самая лёгкая в мире), исключительности, об умении видеть в жизни главное. В конце повести автор даст ещё одно определение такому видению мира: краем глаза.

 

Вообще-то я люблю смотреть краем глаза. Я нарочно учился видеть всё краем глаза, когда неудобно пялиться впрямую. За долгие годы я, пожалуй, развил края своих глаз неплохо. В краю-то глаза всегда бывает самое важное.

 

Талант «лёгкого» ви́дения мира у рассказчика особенно раскрывается на Севере. Герой начинает входить в область иной, внегородской, ментальности. В метафизике Севера мир покидает свою пространственно-временную ограниченность, и предстаёт как бесконечная дорога, как то «самое вечное движение волн», которое открылось когда-то маленькому «морскому волку». А вслед за осознанием пространственно-временной беспредельности приходят и другие чудеса.

 

 

 

 

Рисунок Юрия Коваля

Сущность жизни Севера — сказочная. Сын монтёра Натолия, которого встречают герои (рассказчик и его попутчик — капитан-фотограф) рассказывает об обитателях озёр, куда направляются путешественники: трёхголовом чудище Папашке, бесах, покойниках. Скептически относящиеся к подобным чудесам горожане, оказываясь в северных болотах и преодолевая страх остаться там навсегда, поневоле начинают верить в них. Чудеса дарит природа Севера: страшный окунь, пойманный рассказчиком в водах Багрового (с коричневой водой) болотного озера; огромная щука, утащившая камеру; страшная трясина — чарусья́ — на протоках («макарках» — в таком значении это слово интернет-поисковик не находит больше нигде, кроме произведения Коваля); огромные раки, похожие на древних рыцарей; ночной туман над рекой, в котором рассказчику и Одуванчику видятся бесы, плывущие на лодке.

 

Сказка у Коваля граничит с абсурдом, думается, прежде всего потому, что рассказчик долгое время сопротивляется, не желая впустить в себя Север, поверить в реальность происходящего, и только в финале «отпускает» себя и достигает полной свободы, начав видеть «краем глаза».

 

 

 

Рисунок Юрия Коваля

Летающую Голову деда Авери видит только рассказчик, и долго пытается убедить в своей правоте своего спутника. Их образы противопоставлены: фотограф, взявший на себя роль капитана лодки, — практик, человек знающий, головной, тогда как рассказчик — художник, живущий скорее интуицией, чем разумом. Эпизод с летающей головой Аверьяна в повести становится своего рода поворотным узлом сюжета, так как с этого момента повествование как бы переходит в мифопоэтические пласт, контекст и подтекст. «Всё дело в том, что мы перешли границу… Границу нормальной жизни… Как только у деда Авери оторвалась голова, я сразу понял, что мы в ненормальном мире».

 

Финал повести и её основная идея

 

В финале повести рассказчик, уже один, пытаясь сохранить свою свободу и мечту, уберечься от бесовских искушений, убегает от спутников на лодке к Покойному озеру и к утру возвращается к исходной точке (дому шурина Шуры), сделав круг по течению реки, отдавшись на волю её волн. Сквозь туман «краем глаза» рассказчик видит чертей и затерянный легендарный, похожий на Китеж-град белокаменный город, слышит разговор старинных лодок с выточенными головами Рыси, Карпа и Лебедя с Одуванчиком. Герой оказывается на границе жизни и смерти, его спасает самая лёгкая лодка в мире. Ладьи убеждают Одуванчика убить его, так как лодка должна быть свободной. Здесь вновь актуализируется мотив свободы, заданный в начале повести, создаётся, таким образом, кольцевая композиция, подтверждаемая пространственным образом кругового движения — символом бесконечности пути и поиска, с одной стороны, а с другой – знаком невозможности окончательного преодоления границ и обстоятельств и достижения этой самой желанной свободы.

 

Рисунок Юрия Коваля

В повести о самой лёгкой лодке Юрий Коваль экспериментирует с художественной формой, используя различные приёмы жанрового синтеза для создания текста как сложной, многоуровневой смысловой системы. Сама книга превращается в развёрнутую метафору человеческой жизни как поиска свободы, как вечного пути, как попытки исполнения мечты и противостояния злу и смерти. Север становится отправной точкой для этих размышлений, даёт материал для создания образов, питает авторское воображение.

 

Юрий Коваль в «Самой лёгкой лодке в мире» показывает, что каждый из нас может сделать себе такую лодку и поплыть туда, куда он мечтал с самого своего детства и при этом даже не быть капитаном. Ведь главное – захотеть и не отказываться от этой возможности. Коваль считает, что мы можем быть чуть ближе к природе и к себе самому. Поэтому он советует попробовать как-нибудь прокатиться на самой лёгкой лодке в мире.