Ритмизованная проза в технике потока сознания: роман Андрея Белого «Петербург»

Революционный террор 1905 года, антропософская эзотерика, восточная угроза и болезненная «мозговая игра» сходятся в одном из самых сложных русских романов – «Петербург» Андрея Белого. Центральные герои произведения – сенантор Апполон Аблеухов и его сын Николай – изнеженный барич, читающий неокантианцев, и одновременно революционер, которому поручено страшное дело – убить отца. Между тем главным героем романа является завораживающий, мучительный, ирреальный, гибнущий город Петербург, который соткан из непогоды, мотивов русской классики и особенно из «мозговой игры» автора.

У А. Белого нет русской идеологии, и не нужно ее у него искать. У него есть большее, чем русское идеологическое сознание, есть русская природа, русская стихия, он – русский до глубины своего существа, в нем русский хаос шевелится.

 

Николай Бердяев

 

Обложка книги

 

Действие начинается 30 сентября 1905 года (по старому стилю). Через 17 дней Николай II подпишет манифест об усовершенствовании государственной власти Сергея Витте (в «Петербурге» этот сановник выведен под фамилией Дубльве): это положит конец самодержавию в стране. С самого начала романа понятно, что один из двух его центральных героев – сенатор Аполлон Аполлонович Аблеухов – человек, чье время заканчивается. Чтобы он сошел со сцены, даже не нужно покушение, которое пытается устроить его сын. В конце романа Аполлон Аполлонович неожиданно отказывается санкционировать подавление беспорядков в провинции – выходит в отставку. 9 октября в его доме взрывается бомба, замаскированная под коробку сардинок. После взрыва Аблеухов-старший – это старичок, выживающий из ума, который пишет мемуары.

История тем временем идет своим чередом. Действие романа заканчивается в 1913 году, то есть в то самое время, когда Белый его дописывает.

 

Слышал ли и ты октябревскую эту песню тысяча девятьсот пятого года?

 

Этой песни ранее не было; этой песни не будет: никогда.

 

Из редакции 1922 года последние слова исчезли: ведь «октябревская песня» повторилась в 1917-м. Но время действия романа для Белого глубоко символично: его волновала идея рубежа веков, который всегда оказывается судьбоносным для России. Белый ожидал, что в 1912 году Россию ждет новое тяжелое испытание – по аналогии с 1612 и 1812 годами. Впоследствии он не без гордости говорил, что ошибся всего лишь на два года: 1914 год уничтожил старый мир, а заодно и стер с карт слово «Петербург».

 

Андрей Белый (1880–1934). Брюссель, 1912 год

 

Что связано с «Петербургом» Белого

 

Роман напрямую связан со многими классическими произведениями, в том числе теми, которые образуют так называемый петербургский текст русской литературы (комплекс произведений, в которых важную роль играет столица империи; понятие ввел лингвист Владимир Топоров в начале 1970-х годов). Среди влияний, которые в романе Белого переосмыслены, можно назвать «Невский проспект», «Нос» и другие петербургские повести Гоголя, «Мертвые души» с их лирическими отступлениями; «Пиковую даму» и «Медного всадника» Пушкина; «Бесов», «Братьев Карамазовых» и «Преступление и наказание» Достоевского; «Отцов и детей» Тургенева (ситуации этого романа, как и его заглавный конфликт, не раз обыгрываются в «Петербурге»). В стилистическом отношении на Белого больше всех повлиял Гоголь, что писатель охотно признавал, и в книге «Мастерство Гоголя» сам анализировал параллели «Петербурга» с гоголевской прозой.

Но «Петербург» – роман не о XIX веке, а о 1900-х годах, когда в сознании литераторов и художников существовала вполне определенная повестка дня. Символистские поэзия (в первую очередь Блок – от «Стихов о Прекрасной Даме» и «Балаганчика» до цикла «На поле Куликовом»), драма, богоискательство и жизнетворчество, события первой русской революции, неокантианская философия, антропософия Рудольфа Штейнера – все это нашло отражение в романе. Его корни нужно искать и в ранних произведениях Белого, прежде всего в «Симфониях». Наконец, у «Петербурга» есть важная автобиографическая подоплека: запутанные отношения Андрея Белого с женой его друга Александра Блока.

Иосиф Бродский говорил в интервью с Соломоном Волковым: «О Белом я скажу сейчас ужасную вещь: он – плохой писатель. Все. И, главное, типичный москвич!» Но для создания иллюзорного Петербурга Белого важны предыдущие тексты «петербургского мифа» – тоже созданные, между прочим, не коренными петербуржцами: Пушкиным, Гоголем, Достоевским. «Петербург» можно считать в этой традиции замыкающим текстом. Несмотря на то что основным мотивом частых приездов Белого в Петербург была страсть к Любови Блок, он выстраивал с этим городом и чисто литературные отношения – вращался в столичном литературном сообществе и внимательно читал предшественников. В «Петербурге» многое прямо отсылает к литературному контексту: «Медный всадник громыхает копытами, приходя в каморку к террористу Дудкину, потому что он уже гнался за бедным Евгением… Софья Лихутина живет у Зимней канавки, потому что там Лиза встречалась с Германом. Невский проспект при электрическом свете кажется обманом, мороком, дьявольским порождением, потому что таким он уже был в гоголевской повести». Негативные черты Петербурга (мрачность города, его «выдуманность», болезненность, призрачность, непогода, несовместимость с жизнью) тоже входит в канон «петербургского мифа», в том числе в его модернистский извод. Другое дело, что Белый почти не останавливается на чертах позитивных, которые, по Пушкину («Город пышный, город бедный…») – оборотная сторона негативных.

 

«Н.А. Аблеухов в городе» (иллюстрация к роману). Художник Анна Дворникова

 

Какие поэтические размеры использует автор в своей ритмической прозе

Письмо Белого уникально даже для модернистской литературы XX века. «Петербург», как и другие романы и «симфонии» Белого, написан по большей части ритмической прозой, в которой угадываются поэтические метры и используются поэтические тропы. Вот лишь два примера из первой половины «Петербурга»:

В лакированном доме житейские грозы протекали бесшумно; тем не менее грозы житейские протекали здесь гибельно: событьями не гремели они; не блистали в сердца очистительно стрелами молний; но из хриплого горла струей ядовитых флюидов вырывали воздух они; и крутились в сознании обитателей мозговые какие-то игры, как густые пары в герметически закупоренных котлах.

* * *

Вдруг посыпался первый снег; и такими живыми алмазиками он, танцуя, посверкивал в световом кругу фонаря; светлый круг чуть-чуть озарял теперь и дворцовый бок, и каналик, и каменный мостик: в глубину убегала Канавка; было пусто: одинокий лихач посвистывал на углу, поджидая кого-то; на пролетке небрежно лежала серая николаевка.

 

Не обязательно записывать эти отрывки «в столбик», чтобы заметить, что они делятся на легко сопоставимые по ритму отрывки. Один из ранних исследователей «Петербурга» Разумник Иванов-Разумник (Разумник – настоящее имя, а настоящая фамилия – просто Иванов) отмечал, что в основе большей части первой редакции Петербурга лежит анапест – трехсложный размер с ударением на последнем слоге; этой схеме следуют даже имена главных героев. Во второй редакции анапест сменяется амфибрахием – трехсложным размером с ударением на втором слоге. Белый, признавая эти выводы, связывал перемену ритма «с изменением отношения автора к сюжету романа». Современникам все это казалось вычурным: Евгений Замятин писал, что Белый страдает «хроническим анапеститом», а Владимир Набоков, хотя и очень высоко ценил «Петербург», спародировал ритмическую прозу Белого в «Даре» и окрестил ее «капустным гекзаметром».

 

. «Красное домино» (иллюстрация к роману). Художник Анна Дворникова

 

Как Белый описывает революционное движение

 

Если обратиться к содержанию романа, то у революционеров Белого есть прототипы. Например, в Дудкине критики обнаруживают некоторые черты биографий эсеров-террористов Григория Гершуни и Бориса Савинкова, а Липпанченко – портрет «короля провокаторов» Евно Азефа. У Азефа даже был псевдоним Липченко, но Белый утверждал, что не знал об этом. Азеф любил назначать конспиративные свидания на балах и маскарадах – именно на маскараде Аблеухов-младший получает записку от Липпанченко с приказом убить отца. Кроме того, сцена убийства Липпанченко – отголосок расправы над Георгием Гапоном, которому тоже приписывали провокаторство. Белый вполне достоверно изображает террор как средство революционной борьбы: в последние десятилетия Российской империи громкие покушения совершались едва ли не каждый год, начиная с убийства Александра II (1881) и заканчивая убийством Петра Столыпина (1911), случившимся, когда Белый как раз приступал к «Петербургу». Взорван был и министр внутренних дел Вячеслав Плеве – в романе единственный друг Аблеухова.

 

Впрочем, нужно понимать, что фигура революционера в русской литературе к 1911 году уже имеет долгую историю – как и тенденция изображать эту фигуру комически (антинигилистические романы) и трагикомически (Тургенев). Разумеется, эта «отрицательная» мифология влияет на Белого. Революционер, с которым мы знакомимся ближе всего, – Николай Аполлонович Аблеухов. Он схож с другими революционными и околореволюционными героями русской литературы, особенно со Ставрогиным из «Бесов». Подобно Ставрогину, Аблеухов-младший сначала кажется, особенно женщинам, чрезвычайно привлекательным, а потом – едва ли не безобразным (еще один нигилист, претерпевающий такую же метаморфозу в глазах женщины, – Базаров из «Отцов и детей»). А революционер Александр Иванович Дудкин, размышляющий о своем влиянии на мир в дешевой комнате, населенной мокрицами, чем-то напоминает Свидригайлова из «Преступления и наказания», который представляет вечность как баньку с пауками (многоногая толпа на Невском проспекте кажется Дудкину сколопендрой).

 

По мнению исследователя Димитрия Сегала, в «Петербурге» и «Москве» «персонажи-революционеры показаны… в высшей степени внешне и при этом без какой бы то ни было попытки проникнуть в их внутренний мир – это бумажные куклы, не владеющие самым главным – внутренним жаргоном той группы, к которой они, по описанию Андрея Белого, принадлежат». Но, не будучи знаком изнутри с революционным движением, кое-что Белый угадывает точно. Например, «парадоксальнейшая теория» Дудкина «о необходимости разрушить культуру, потому что период историей изжитого гуманизма закончен», проистекающая еще из нигилистических идей а-ля Базаров, станет основой раннефутуристических деклараций и практической деятельности отрицателей старого искусства в 1920–1930-е (от запрещения книг до разрушения церквей). Иванов-Разумник, признавая, что «бытовой правды революции в романе Андрея Белого искать не приходится», пояснял, что писателя интересует «то, что скрыто под бытом – подоплека, сущность, душа революции».

 

«Разговор после бала» (иллюстрация к роману). Художник Анна Дворникова

 

Что такое «мозговая игра»

 

«Мозговая игра» – одно из центральных понятий во вселенной «Петербурга». Оно примыкает к целому ряду измененных состояний сознания в романе: сюда можно отнести сны, галлюцинации, бред, «астральные путешествия». «Мозговой игре» предаются почти все герои; может быть, вернее было бы сказать, что «мозговая игра» захватывает их как пассивных участников. Так, у Аблеухова-старшего она может «самопроизвольно… вдвинуться в мозг, то есть в кучу бумаг и прошений». Содержание этой игры характеризует героя: в голове сенатора промелькивают «картины, рояль, зеркала, перламутр, инкрустация столиков» – постылая, но все же хорошо знакомая обстановка, которую нарушают непредвиденные явления – например, появление в доме подозрительных незнакомцев с усиками. Наглядный пример «мозговой игры» – бредовые состояния героев, которые могут, например, физически ощущать пребывание сознания в пространстве вне тела.

«Мой «Петербург» есть в сущности зафиксированная мгновенно жизнь подсознательная людей, сознанием оторванных от своей стихийности», – писал Белый Иванову-Разумнику и добавлял, что роман можно было бы назвать «Мозговая игра».

 

Какие параллели можно провести между «Петербургом» Белого и «Улиссом» Джойса

 

«Джемс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джемс Джойс – ученик Андрея Белого» – написали в некрологе писателю коллеги Борис Пастернак, Борис Пильняк и Григорий Санников. Но едва ли Джойс читал своего «учителя». Соблазн сопоставить «Петербург» с «Улиссом» действительно возникает. Оба романа описывают жизнь большого города, в обоих – нелинейное повествование, эксперименты с языком (в том числе со звуком и ритмом); в обоих реализуются отношения «отец – сын», фигурирует измена жены, важное место отведено галлюцинациям. Оба текста сильно зависят от предшествующей литературной традиции и пропитаны аллюзиями. Можно найти параллели и в деталях: так, Аполлон Аполлонович любит читать газету в «ни с чем не сравнимом месте», то есть в уборной; то же самое любит делать Леопольд Блум.

 

Обложка книги

 

Но различия между романами слишком существенны. К примеру, если в «Улиссе» Джойс точно воспроизводит топографию Дублина, то Петербург Белого очень многим отличается от реального Петербурга. Белого в «Петербурге» мало интересуют вопросы сексуальности, которые в «Улиссе» – на переднем плане. Белый, опираясь на стиль Гоголя, не собирается ерничать над ним; значительная часть «Улисса» – пародирование писателей разных эпох. Женщины в романе Белого пассивно обеспечивают движение сюжета; у Джойса Молли Блум – активный персонаж наравне с Блумом и Стивеном Дедалом.

 

Стоит отметить, что в развитии стиля позднего Белого и позднего Джойса можно обнаружить сходство. Последние тексты обоих писателей – «Москва» и «Поминки по Финнегану» – это радикальные лингвистические и стилистические эксперименты. Вариант Джойса гораздо радикальнее – настолько, что первый и единственный полный перевод на русский язык (под названием «На помине Финнеганов») был завершен только в 2021 году.