Умение говорить «даровано нам Господом, а не властью, не людьми»

Роман Юрия Буйды «Дар речи»

 

Потеря способности говорить или выражать мысли – мощный художественный прием, который в художественных произведениях писатели используют для передачи глубокого потрясения (например, после травмы или ужаса), социального или политического угнетения (когда героя лишают голоса), экзистенциального кризиса (когда слова теряют смысл), мистического переживания (столкновение с невыразимым) и др. целей

В русской литературе достаточно примеров этого. Так, в романе «Преступление и наказание» Федора Достоевского после убийства Раскольников временно теряет дар речи от ужаса и нервного потрясения, в «Палате № 6» Антона Чехова доктор Рагин, осознав бессмысленность своих слов в лицо бюрократии и безумию, впадает в молчание, а в повести «Один день Ивана Денисовича» многие зэки молчат, потому что слова могут стоить жизни – здесь безмолвие становится формой выживания.

Это можно увидеть и в современных художественных произведениях. В символичном и многослойном романе Юрия Буйды «Дар речи» (2023) утрата дара речи становится ключевым мотивом, символизирующим распад коммуникации, потерю идентичности и кризис человечности в мире. Поговорим об этом подробнее.

 

Какой сюжет романа

Юрий Буйда охарактеризовал свой роман как «смесь семейного эпоса и исторического детектива». Ведущая тема книги, по признанию прозаика, – любовь. Но ее он раскрывает не как трепетное сентиментальное чувство, а как философское, религиозное понятие, непременно сопряженное с жертвой и состраданием, ставящее перед непростым выбором, подталкивающее к важным решениям.

Юрий Буйда (род. в 1954 г.)

В романе «Дар речи» рассказывается история обычной элитарной столичной семьи. Он протяжен во времени – от 1980-х через 1990-е и 2000-е к 2020-му – и пространстве: герои-москвичи оказываются то во Франции, то в Италии, то в Венгрии. Сквозь призму времени и пространства мы погружаемся в размышления об истории, языке и литературе, кризисах (личности и эпохи), о давних травмах, по сей день беспокоящих людей, трансформирующих их судьбы и меняющих мышление, о душе и Боге, борьбе, смирении и сострадании…

Адвокат Илья Шрамм, от чьего лица ведется повествование, получает тревожное сообщение от любимой женщины Шаши и едет к ней в привилегированный подмосковный поселок. На месте выясняется, что во время пьяной ночной поездки ее муж Виссарион Шкуратов по прозвищу Дидим, единокровный брат Ильи, сбил девочку-инвалида, попытался захоронить тело в лесу, но потом передумал и отвез его домой. Положив труп в холодильник, он продолжил пить и онемел – «утратил дар связной речи».

Читатель узнает и историю самой Шаши, которая,  как выяснятся, шепелявила в детстве (отсюда такое прозвище):

Красивая хохотушка. В одиннадцать лет она взялась шурудить кочергой в печке и слишком глубоко сунула руку в топку. На ней был свитерок, рукав загорелся.

Это во многом определило мироощущение девушки («Все вокруг стали врагами, все вокруг стало темным») и то, как сложилась ее личное счастье (счастье ли?):

Слышала, как соседка сказала матери: «Кто ж теперь ее замуж возьмет? Красивая, умная, это да, но жить-то придется не с ней – с рукой, а это только праведник выдержит».

Выслушав жену брата, Илья дает ей профессиональную консультацию и начинает пытаться вместе с ней достучаться до него, не идущего на контакт.

Флешбеки знакомят читателя с семьей и друзьями Шкуратовых, которых застал за 36 лет до того на той же даче 16-летний Илья (его привезла туда мать, любовница Шкуратова-старшего, чтобы наконец познакомить с отцом), юный Дидим, вальяжный, эрудированный и остроумный, и начинает вызывать симпатию. Как и отец, звезда советской тележурналистики по прозвищу Папа Шкура, и его друзья Конрад Арто и Минц-Минцковский.

Впрочем, первая реакция Ильи на новых родственников – «смесь восхищения с отторжением». Но по прошествии времени восхищение начинает перевешивать:

У них всех были нежные лица, словно никакая мировая грязь никогда не касалась их и никогда не коснется.

Позднее он признается себе:

…Я хотел быть таким, как Дидим. Как Конрад, как Минц, как Папа Шкура, наконец. Я хотел без дрожи входить в комнату, где полно чужих людей, понимать с полунамека подтекст разговора… носить пиджак, как Дидим, быть циничным, как Конрад, курить трубку, как Минц-Минцковский… курить, пить, улыбаться, как они, быть своим…»

Схожая реакция – у Шаши, подростком перешедшей из той части поселка, где живет обслуживающий персонал, в ту, где дачи и их хозяева:

…Там была вообще другая жизнь, как в Древней Греции… Все ходят в белых одеждах на берегу синего моря с венками на головах.

Итак, сюжет романа выстроен вокруг истории одной семьи. Она, по словам автора, «пережила несколько взлетов в советские и перестроечные годы, а потом незаметно для себя «въехала» в кризис, из которого пытается выбраться, подчас не считаясь с ценой». Так, Илья обретает отца и единокровного брата и погружается в историю запутанных родственных взаимоотношений, восстанавливая череду событий, происходящих в судьбах его близких.

Что за скелеты вылезут из шкафов шкуратовского семейства, догадаться нетрудно. А на примирительное «Все были палачами и жертвами» (это про 1920–1930-е годы) Илья возразит с несвойственной для него резкостью: «Не все…. Одни были палачами, другие – жертвами».

К концу книги из всей семьи в живых остаются только главный герой и Шаша, а своей смертью удается умереть только Папе Шкуре.

Обложка книги

Что автор показывает через утрату дара речи

В 1990-е Дидим и Шаша создали важнейшее для российских деловых кругов издание «о русском бизнесе, когда его не было» и «придумали для него язык»:

– … Мы создали еженедельник, но это только начало, – сказал Дидим. – Скоро у нас появятся журналы о политике, бизнесе и культуре, потом, возможно, своя радиостанция, а может быть, и телеканал. Это будет медиахолдинг, которому обеспечен успех, – я в этом убежден. Ты прав, мы обращаемся не к массам, а к тем немногим, кто хочет нас услышать и слушать. Мы не будем кричать, чтобы нас услышали в задних рядах. Мы будем говорить обычным голосом, чтобы нас услышали свои и те, кто захочет стать своими. Мы произносим заклинания для тех, кто понимает нашу абракадабру. Может быть, наш язык пугает читателя, но наш читатель хватается за словарь, а не за револьвер. Наш заумный язык – новый звук, зовущий новый смысл. Мы попытаемся придать смысл бесформенной массе читателей, вызвать своих, воздействуя на них правдой магии…

Одни могут счесть, что младший Шкуратов из одаренного всеми талантами медиаменеджера превратился в безвольного и бессловесного пьяницу по вине государства, вынудившего его продать дело жизни – холдинг «Дидим-Пресс», другие – что он сломался под гнетом непроговоренных грехов прошлого, под грузом тех самых скелетов. В романе нет однозначного ответа на вопрос «кто виноват?», нет борьбы идей и политических позиций – едва намечается что-то в таком духе, из-под снега или из-под кучи листьев выплывает очередной труп, и спорящим вместо продолжения разговора приходится быстро куда-то его девать.

Там, где авторская позиция не проявляется прямо, ее можно пытаться распознать по косвенным признакам. Первый – заглавие: рассуждения о речи, высказывании, проговаривании – один из важных мотивов книги, а немота, настигающая в конце Дидима и частично Шашу, придумавших новый язык и в 2000-х задавленных, по выражению Дидима, «глухонемыми»,– значимая точка в конце этих рассуждений.

Найти своих, обрести настоящую семью, ощущать себя частью чего-то грандиозного – вот глубинные желания отдельно взятого человека, который, будучи закрытой системой, «вещью в себе», остается элементом вселенной.

Появление и развитие планеты и общества, ход истории, шум сменяющих друг друга эпох, движение лет и столетий – все это ощущается в романе не только на смысловом, но и на фонетическом уровне. Звук, кажется, присутствует в каждой главе книги: в «шуршащих» именах, фамилиях и прозвищах персонажей (Шкуратовы, Папа Шкура, Шаша, Илья Шрамм), в любимом восклицании Папы Шкуры «ШШаах», в упоминании появившейся еще на первых страницах «Дара речи» глубокой чаши с фасолью, куда бросали ключи от машины или монетки.

Описанные автором факты подводят читателя к серьезному разговору о языке и речи, которая «дарована нам Господом, а не властью, не людьми».

Буйда использует этот образ в традициях Кафки и Платонова, где речь – последний оплот человеческого, а ее утрата знаменует победу хаоса.