Жизнь без интернета: «На дороге» Джека Керуака

Книга Джека Керуака «На дороге» — во многом автобиографическое произведение, о приключениях двух друзей в скитаниях по Соединённым Штатам и Мексике. В какой-то степени этот роман — наследник «Приключений Гекльберри Финна», только Сэл в два раза старше Гека, да и действие происходит почти через сто лет. «На дороге» часто называют определяющим произведением для послевоенного поколения, с его джазом, поэзией и психоактивными веществами. Роман сделал Керуака «королём битников». Писатель создал его за три недели. Рукопись представляла собой свиток длиной 36 метров. Заканчивая машинописную страницу, Керуак приклеивал её скотчем к предыдущей.

Керуак… вполне актуален и сейчас, как всякая классика… некоторые считают, что писатель он никакой, что у него нет фабулы (это правда), что он пишет только о себе (это тоже правда), что он ноет, что отношение его к жизни неправильное… Я не спорю. Я вообще спорить не люблю. Но лично я с ним как-то тогда подружилась, да так и осталась в друзьях.

 

Анна «Умка» Герасимова, певица, автор песен, филолог

Мне кажется, его тексты — один сплошной «роман взросления» героя-повествователя, который так и не стал взрослым. Поэтому (опять же, только на мой взгляд) лучше всего Керуак воспринимается, когда тебе лет двадцать. Что не отменяет удовольствия от его чтения (смешанного порой с досадой на автора и его персонажей) в других возрастах.

Максим Немцов, переводчик

 

 

Обложка книги

Битники и их «король»

 

Детство Джека Керуака (1922–1969) и его бит-поколения пришлось на Великую депрессию, отрочество-юность — на Вторую мировую войну. Слово beatnik появилось лет через 10 после самих битников, оно было образовано от beat (которое в сленге джазменов означало нищету и отчаяние), с добавлением русского суффикса -nik из слова «спутник». К концу 1950-х субкультура обрела классический дресс-код, во многом позаимствованный у джазового трубача Диззи Гиллеспи: чёрные береты, чёрные очки, чёрные или чёрно-белые водолазки, белые майки, бородки, чёрные узкие брючки. Гуманитарная часть повестки, помимо прозы Керуака и Уильяма Берроуза, поэзии Аллена Гинзберга и Лоуренса Ферлингетти, включала книги по буддизму и йоге, фильмы «нуар», джазовая музыка «бибоп» и «кул» (Гиллеспи, Чарли Паркер, Телониус Монк, Майлз Дейвис). С бушевавшими в то же время и в той же стране любителями рок-н-ролла пересечения у битников были минимальными — они были постарше и поизысканнее, претендовали на интеллектуальные откровения.

 

Своим существованием битники бросали вызов традиционному американскому обществу послевоенной эпохи, где верхом мечты для большинства населения был честный труд во имя капитализма, помаленьку растущий счёт в банке, семья, детишки, маленький домик где-то в пригороде. Битники ориентировались на экстатическое, спонтанное существование — и одним из его изводов стало бесконечное движение, описанное Керуаком.

 

Самому писателю, впрочем, слово «битник» не нравилось, он его не употреблял.

 

Джек Керуак (1922–1969), американский писатель, поэт, важнейший представитель литературы «бит-поколения»

«В» или «На»

 

Читать Керуака, как и любого другого иноязычного автора, лучше всего в оригинале. Но не всякий наш соотечественник знает английский язык, а тем более способен на нём читать художественную прозу. Сейчас легче всего найти переводы «На дороге» Максима Немцова и «В дороге» скончавшегося совсем недавно (в сентябре 2024 года) Виктора Когана. Идеального варианта тут нет, и приходится выбирать.

 

На стороне Когана — точность в передаче американских слов и понятий. Например, он называет журнал New Yorker «Нью Йоркер», а не «Ньюйоркец», как у Немцова. Кроме того, у Немцова периодически проскальзывают сленговые словечки, смысл которых сразу не понять. Однако немцовский перевод, при всех минусах, живой, очень сленговый и разбитной — из-за этого речь мотающихся по Америке поэтических раздолбаев звучит естественнее. Например, у Когана Дин Мориарти то и дело вальяжно называет рассказчика Сэла «старина», в то время как Немцов переводит то же самое слово (man) как «чувак» или «дядь», и речь сразу кажется быстрее, живее, естественнее. С такой же непринуждённостью Немцов вставляет словечки типа «ёксель», и пишет, например: «потом как-то раз шёл по улице и ему снесло чердак»; у Когана же гораздо более выспренное «нашло затмение». Так что, если нужна точность, но при этом более возвышенный и оттого пафосный тон — вам к Виктору Когану, а если живой язык, конгениальный безбашенному повествованию, но с некоторым количеством страннейших ляпов — то для вас Максим Немцов. Проникнуться можно любым из этих переводов. Дальнейшие цитаты даны по Немцову.

 

Главный герой

 

Джек Керуак — из тех авторов, кто не строит выдуманные миры, а перерабатывает в литературу собственную жизнь. При этом он напрочь лишён самовлюблённости, и «На дороге» рассказчик Сэл Парадайз предстаёт скорее персонажем второго плана, свидетелем, который все записал и сохранил.

 

А главный герой романа — Дин Мориарти. Полушпана, полуинтеллектуал, «провёл треть своей жизни в бильярдной, треть — в каталажке, а треть — в публичной библиотеке». С приходом Дина жизнь Сэла меняется навсегда. Чем он так увлекает рассказчика? Тут не обойтись без того, чтобы привести самую заезженную цитату из романа — очень уж многое она объясняет:

 

…я тащился за ними, как всю жизнь волочился за теми, кто мне интересен, потому что единственные люди для меня — это безумцы, те, кто безумен жить, безумен говорить, безумен спасаться, алчен до всего одновременно, кто никогда не зевнёт, никогда не скажет банальность, а лишь горят они, горят, горят, как сказочные жёлтые римские свечи, взрываясь среди звёзд пауками, а посерёдке видно голубую вспышку, и все взвывают: «А-аууу!».

 

Дин Мориарти был идеальным керуаковским безумцем на страницах книги, так же как его прототип Нил Кэссиди — в жизни. Бродяга и пройдоха Кэссиди, евший жизнь большой ложкой, ничего выдающегося не написал, но его бесконечное обаяние на грани безумия вдохновило Керуака на создание главного романа бит-поколения. Аллен Гинзберг позже назовет Керуака «новым Буддой американской прозы», а Кэссиди — человеком, который «просветил Будду». Учитывая, что Кэссиди очень повлиял и на Гинзберга и его поэму «Вопль», вполне можно назвать этого разбитного мужика главной музой бит-поколения. Дружба Керуака и Кэссиди, несмотря на то что второй часто подводил, обманывал и подставлял первого, продлится до самой смерти. Керуак скончался в 1969-м, Кэссиди на год раньше — на дороге, возле железнодорожных путей в Мексике, в холодную дождливую ночь, а был ему 41 год.

 

 

Нил Кэссиди, друг Керуака, прообраз Дина Мориарти

Дин несётся по Америке, как шторм, увлекая за собой людей, в том числе и Сэла, одержимый поисками то вечно ускользающего абсолюта, то собственного отца, бездомного алкоголика, сгинувшего неизвестно где. Дин водит машину как бог, пьёт как лошадь и слушает самый отвязный бибоп. Дин неутомим в любви — и постоянно соблазняет то одну, то другую девицу. Дин как заведённый изрекает полубезумные монологи о постижении всего сущего, о том, как важно врубаться в жизнь, о сути вещей, вроде такого:

 

Мы проехали мимо малыша, швырявшегося камнями в проезжавшие автомобили.

 

— Только подумай, — сказал Дин. — Однажды он попадёт камнем в ветровое стекло, кто-нибудь разобьётся и погибнет — и все из-за вот этого пацанёнка. Сечёшь? Бог существует вне всяких сомнений. Пока мы катим по этой вот дороге, я совершенно убеждён, что за нас обо всём позаботятся… Более того, мы знаем Америку, мы в ней дома: я могу съездить тут куда угодно и получить всё, что захочу, потому что в любом уголочке всё одинаково, я знаю людей, знаю, что они делают. Мы даём и берём и движемся в невероятно сложной сладости, заворачивая туда и сюда.

 

При этом в его безгранично свободной сущности нет места морали, и он бесконечно обманывает своих женщин — и спокойную интеллектуалку Камиллу, у которой от него два ребёнка, и примерно такую же дикую, как он сам, Мэрилу. И даже когда остепеняется и находит работу, то в любом момент готов свалить вместе с Сэлом в очередную дальнюю поездку с мутными целями. Ответственности в мире Дина не существует. Он ломает людей, как ураган, и не способен думать о ком-то, кроме себя.

 

Сэл Парадайз все о нем понимает — но все-таки, презирая Дина и восхищаясь им одновременно, относится к безумному другу как к могучему и прекрасному явлению природы. Он нарекает его Святым Блажником (the Holy Goof) и выводит из него определение бит-поколения. Дин, с одной стороны, разбит, жалок, вечно терпит поражение (beaten), а с другой — преисполнен блаженства (beatitude). Морали в романе нет, хотя книга и заканчивается огромной подставой, учинённой Дином своему другу. Есть только жизнь и движение.

 

 

Иллюстрация к роману (из открытых источников)

 

Пространства печали и великолепия

 

Американские пейзажи, по которым проносятся герои, — ещё один главный герой романа, более важный, чем многие из знакомых Керуака, щедро рассыпанных по повествованию, но мало чем запоминающихся. От заснеженных равнин зимнего Канзаса до мистических болот Луизианы, от Лос-Анджелеса (страшного города, который, по заверениям Парадайза, «чистые джунгли») до бесконечного Техаса, перетекающего в Мексику. Керуак исколесил континент вдоль и поперёк, и выплеснул на бумагу всю свою к ним любовь: «Впереди вся золотая земля, и всяческие непредвиденные события таятся, только чтоб удивить тебя и обрадовать, что ты вообще жив и видишь их».

 

Жизнь героев, конечно, не была сплошь беззаботным развлечением. В романе полно горьких страниц, где Сэл Парадайз бредёт по миру неприкаянный, уставший и не нужный даже самому себе и задаётся мрачными вопросами — зачем это все? Куда я стремлюсь? К чему весь этот бег, ведущий, в конечном счёте, только к потерям и смерти? А вокруг него царит непроглядная, равнодушная американская пустыня — даже если дело происходит в огромном городе.

 

Ту ночь в Гаррисбурге мне пришлось провести на вокзальной скамейке; на рассвете начальники станции вышвырнули меня вон. Не истинно ли, что начинаешь жизнь славным ребёночком, верящим во всё, что есть под крышей отчего дома? А потом наступает день лаодикийский, когда узнаешь, что ты сир, убог, нищ, слеп и наг, и с харей отвратного огорчённого призрака, содрогаясь, отправляешься по кошмару жизни… Вместо утра видел я перед собою лишь какую-то белизну — надгробную белизну.

 

И на контрасте — моменты, когда Сэл растворяется в неземном блаженстве. Во время шумной пьянки в Денвере, в кузове грузовика, в котором он несётся по Небраске с десятком других бродяг, в безлюдных горах Калифорнии. Между этими двумя состояниями — бесконечной тоски и всепобеждающего счастья — и петляет керуаковская дорога, и описано это с такой отчаянной искренностью и любовью, с таким поэтическим ритмом, что книга пробирает до костей. Даже спустя 70 лет.

 

Иллюстрация к роману (из открытых источников)

 

Зачем нам это читать

 

Чем роман Керуака может понравиться? Во-первых, книга написана живо, искренне, весело и небанально; стиль её повлиял на многих писателей. Во-вторых, это прекрасный гимн дружбе — такой, как «Три товарища» Ремарка и «Приключениями Незнайки» Носова. Сравнение центральной парочки романа с Томом Сойером и Геком Финном стало общим местом.

 

Когда-то книга была прекрасным путеводителем по Штатам и Мексике — теперь, говорят, там всё везде сильно изменилось. Но завораживающие странствия Джека Керуака может оказать неоценимую помощь пытливым молодым читателям в другом: оторвать их от постылых гаджетов, вытащить из интернетов на дорогу, в омут реальной трёхмерной жизни со страстью, болью и запахами!

 

Обложка книги на англ. яз.