Большинству современников Алексей Михайлович Ремизов казался слишком странным: нарушение им традиционных повествовательных и языковых норм не позволяло соотнести его творчество с чем-то уже известным и поэтому понятным. Ведь для его произведений характерны стилизация под архаику, ориентация на литературный язык и устное народное творчество допетровской Руси – использованием народной обрядовой лексики, редких слов, поговорок и прибауток, а также смешение реальности и фантастики.

«Чтобы читать и постигать Ремизова, надо “сойти с ума”, – писал философ Иван Ильин. – Не помешаться, не заболеть душевно, а отказаться от своего привычного уклада и способа воспринимать вещи. Нет ничего удивительного в том, что многие читатели изнемогают, не умеют так перестраиваться, не справляются с этой задачей и откровенно говорят, что они “Ремизова не понимают”». В сущности, этот «совет» актуален и сегодня.

Писать Ремизов начал довольно поздно – около 30 лет. Его первая оригинальная книга – «Лимонарь, сиречь: Луг духовный» (1907) – пересказ  преданий, легенд, попытка реставрировать язык. Следующие произведения тоже были написаны в этом ключе («Посолонь», «Страница», «Московские любимые легенды. Три серпа»). В то время стал вырабатываться свой, ремизовский  подход к прошлому через настоящее: его настроения, мысли, которые накладывались на древнюю основу.

Впечатления от поездок по глухим углам России нашли отражение в романе «Часы» (1908), повестях «Пятая язва» и «Неуемный бубен» (1909).

Революцию 1917 года Ремизов встретил враждебно. Глубоко верующий, православный человек, он был против «насильственного пути достижения всеобщего счастья». В произведениях этого периода звучит боль за «Святую Русь» («Слово о погибели Русской земли», 1918).

В 1921 году Ремизов эмигрировал из Советской России. Свой отъезд за  границу он, как и многие русские писатели, рассматривал как временный. Тем не менее на родину он больше не вернулся: вначале Ревель, затем Берлин и, наконец, Париж, где он жил до последних дней своей жизни. Здесь он написал автобиографические книги «Взвихренная Русь», «По карнизам», «Подстриженными глазами», «Иверень», «В розовом блеске» и другие. Книга «Огонь вещей. Сны и предсонья» (1954) посвящена русской классике.

Под конец жизни Ремизов в своем творчестве все более погружался в историю русской литературы ХVI–ХVII веков. Перерабатывая повести Древней Руси, он воскресил сказочный мир фей, зверей, бесноватых, которых знал с детства. Он возвращался к древним источникам не только русской, но и европейской литературы: «Бесноватые. Савва Грудцын и Соломония», «Круг счастья. Легенды о царе Соломоне», «Тристан и Исольда», «Бова Королевич».

До глубокой старости Алексей Ремизов не утратил писательской активности. Но в течение 20 лет, с 1932 года, живя за границей, не смог издать ни одной книги – переписывал от руки и дарил друзьям. Тем не менее он не терял бодрости духа: в эти  годы в парижской квартире Ремизовых собирался кружок «литературной молодежи» русского Парижа.

Здесь он состарился («с глазами на Россию…»,  как говорил писатель), ослеп, перенес все жизненные лишения,  в том числе и потерю в 1943 году своей жены Серафимы Довгелло. Дворянка из старинного литовского дворянского рода, она  составила ему счастье семейной жизни до самой своей смерти, оставаясь при этом настоящим другом. Именно ей были посвящены все главные книги писателя.

В 1948 году Ремизов принял советское подданство, с мечтой о возвращении он и скончался (26 ноября 1957 года), проносив 36 лет на груди ладанку с землей из России…

К сожалению, из-за эмиграции имя Алексея Ремизова было на долгие годы вычеркнуто из истории отечественной литературы советскими цензорами. Переиздавать на родине его книги начали только в конце перестройки. Как сказал русский философ и писатель Василий Розанов, «его никто не понял – это потерянный бриллиант, и всякий будет счастлив, кто его поднимет…»

Тем, кто слышал о Ремизове, но не читал его произведения, рекомендуем начать с повести «Крестовые сестры» (1910). Это его самое популярное произведение (не считая «Посолони»); яркий образчик «петербургского текста» («Бурков дом – весь Петербург»). Персонажи – «маленькие люди», страдающие, сломленные, отчаявшиеся, которым не на что и не на кого опереться («человек человеку бревно»). Каждый – как кошка Мурка, проглотившая гвоздик и медленно умирающая в мучениях. Все со всеми связаны всесветской сетью страдания, где начал и концов не найти, отсюда: «обвиноватить никого нельзя». Несбыточные мечты о бегстве в другую, идеальную жизнь («Там, где-то в Париже, Анна Степановна найдет себе на земле место и подымется душою и улыбнется по-другому, и там, где-то в Париже, Вера Николаевна поправится и сдаст экзамен на аттестат зрелости, и там, где-то в Париже, Василий Александрович снова полезет на трапецию и будет огоньки пускать, и там, где-то в Париже, когда Сергей Александрович, танцуя, побеждать будет сердце Европы, найдет Маракулин свою потерянную радость»). Текст повести – сочетание пронзительной лирики с нелепыми анекдотами, цитатами из газетной хроники и полицейских отчетов, сновидениями и бредами (как в приводимом ниже монологе купца Плотникова, сидящего «в гнетущей печали скитника» «между Святой Русью и обезьяной»; прототип Плотникова – Велимир Хлебников, «председатель земного шара»).

Вот эта цитата: «У него головы нет, рот на спине, а глаза на плечах. На Святках накинулся он на мед и ел его с воском и съел много и оттого завелась в нем пчела – целый улей. Он – улей. И ему страшно – на сладкое падки! – и ему страшно – съедят его, перегубят всех его пчел, разорят его улей, съедят его! А летом, как только появится первая муха, он займется эксплуатацией мухи в качестве двигательной силы. Вся Россия будет разделена на отделы с мушиным наместником на каждый отдел, наместники с генерал-губернаторскими полномочиями будут заведовать мушиным сбором, и в особой автоматической упаковке на бронированных автомобилях муха будет доставляться со всех концов России прямо в Москву в Таганку. Русская муха победит пар и электричество, Россия сотрет в порошок Англию и Америку. У него головы нет, рот на спине, а глаза на плечах. Он – улей. Русского языка он не понимает и по-русски не говорит».