Мамаева Фаина Сергеевна

Мамаева Фаина Сергеевна:

«Страшнее войны ничего не бывает»

 Фотография Фаины Сергеевны Мамаевой в молодости

 Фотография Фаины Сергеевны Мамаевой в послевоенные годы

Чем дальше время знойное,

Тем памятней вдвойне,

Нам выпало по-своему

Участвовать в войне.

            Ирина Дубровская

 – Наша семья, как и все, хлебнула немало горя в военные годы, – вспоминает убелённая сединами женщина. – Папу призвали на фронт 16 ноября. Накануне мы всей семьёй приехали в военкомат, чтобы проститься. Помню, как сидели в зале, тесно прижавшись друг к другу. Папа, не отрывая глаз, с грустью смотрел на нас и маму. Мы с сестрой задремали, а родители всё говорили и говорили, как будто чувствовали, что расстаются навсегда. Запомнился наказ папы: «Учи дочерей, Фенечка, береги себя!» Они так мечтали, чтобы мы стали учителями или врачами.

С самого начала войны весь народ был настроен на победу. Все считали, что к войне мы готовы, война будет молниеносной, как в песне пелось: «Люди наши мужества полны, а танки наши мощны». А получилось…

Семья у нас была дружная. До войны мы жили на Урале, но перед войной родители, оба служащие, переехали на родину отца в Кировскую область, в посёлок Оричи. Мама была отличной хозяйкой: шила, вязала, вкусно готовила, пекла, в хозяйстве держали корову, кур, выращивали овощи. У родителей было много друзей, мы ходили в гости друг к другу, много читали, часто пели, папа играл на гармошке, зимой ходил на лыжах. Он поощрял моё стремление получить музыкальное образование, и даже купил мне маленькую гитару, но… началась война, перевернувшая нашу счастливую жизнь, лишившая нас детства – настоящего, солнечного, с книгами и тетрадями, смехом, играми, праздниками… Из-за войны закрыли и музыкальную школу, в которой я так мечтала учиться. Мне было почти тринадцать лет, и у нас началась совсем другая жизнь. Беззаботное детство закончилось. Даже на уроки времени не хватало. Поиграть, побегать вольно нам почти не удавалось.

Во время каникул все школьники работали на заготовке торфа. Торф из карьеров добывали машины, резали его на «кирпичи» по 16 кг, которые разносили по лугам мобилизованные молодые женщины. Когда «кирпичи» подсыхали, их надо было переворачивать. Это было детской задачей, поэтому весь день мы внаклонку переворачивали пласты, обросшие травой. Труд был тяжёлым. К вечеру спина была как деревянная, ноги подкашивались от усталости, а руки исцарапаны в кровь. За ночь пальцы распухали, казалось, что утром не хватит сил встать и выйти на работу. Но нытиков не любили, и мы мужественно переносили трудности, изо всех сил старались помочь взрослым. К этому призывали и лозунги на предприятии: «Помоги фронту!», «Торф для завода – как хлеб для народа!»

Высушенный торф рабочие грузили в вагоны и вывозили на станцию Стрижи, откуда отправляли в города и на заводы. Особенно трудно было на погрузке зимой: приходилось освобождать штабеля торфа от снега и грузить их на платформы. На погрузку выходили все жители посёлка, в том числе и дети. Трудились без отдыха, а зачастую почти без сна. Каждый ждал гудка паровоза, означающего, что работа закончена и можно, наконец, пойти спать.

Женщины были примером выдержки, долготерпения, силы духа, доброты и заботы о детях. Работали от зари до зари, и никто не роптал, не жаловался. Знали, что всем тяжело, и, чтобы победить врага, надо работать.

В войну мама работала без выходных, поэтому хозяйство вели мы с сестрой: топили печку, готовили еду, работали на огороде, ухаживали за козами, мешками таскали траву. В то время было трудно заготавливать на зиму корм для коз. Косить траву на лугах запрещали, она нужна была, в первую очередь, для колхоза. Мы с сестрой ходили с мешками в лес за осинником и липняком. Не дай бог, если нас увидит лесник, то отберет у нас мешки. Организм младшей десятилетней сестры не выдержал такой нагрузки, и она тяжело заболела.

Не передать, каким вкусным был хлеб военной поры! Мне и сейчас кажется, что я никогда не ела хлеба вкуснее. Мы получали с сестрой по 400 грамм как на иждивенцев, а мама полкило. Спасала нас картошка. Выращивали мы её много, ели досыта в любом виде с козьим молоком. Она за войну так приелась, что я думала – всю оставшуюся жизнь картошку в рот не возьму.

По карточкам давали немного сахару, цвета речного песка, а иногда его заменяли сахарином. На нашем столе было и мясо: мы выкармливали козлят, а осенью их забивали, поэтому с сестрой не один день ревели из-за этого, но мясо всё равно ели: голод – не тётка. А молодая крапива да пестиха у всех за деликатес считались. Есть приходилось также севериху, зародыши сосновых и еловых шишек, щавель, лук луговой, сушить на чай морковь. Осенью было полегче: спасали грибы, ягоды и выращенные овощи.

Самое страшное было не постоянное ощущение голода, не тяжёлый труд, а получение похоронок. Сколько детей осиротело! Сколько слёз пролито их родными! Не обошло горе и нашу семью – в феврале 1942 года под Ленинградом геройски сложил голову и наш отец – Сергей Николаевич. Почерневшая от горя мама усадила нас рядом с собой и, вытирая слезы, дала наказ: «Живите так, чтобы ваша жизнь была светлой памятью об отце».

Несмотря на похоронку, мы долго тешили себя надеждой, что это ошибка, папка скоро вернётся. Даже гадали по дороге в школу. На дереве сидит ворон, а мы кричим: «Ворон, ворон, каркни, если папа жив, а если не жив, то понеси на хвосте». И мама радовалась, когда ворон каркал. От горя она слегла, и нам пришлось на время переехать к бабушке в деревню. Но там жизнь была ещё тяжелее: на трудодни практически ничего не давали – всё отправляли на фронт.

В школу нас возил паровозик по узкоколейке, а потом возить перестали, и мы ходили пять километров пешком. Неделю жили в интернате вместе с ленинградскими эвакуированными детьми. Зима сорок второго была суровая, даже чернила замерзали в чернильницах, мы сидели в рукавицах, мерзли, постоянно хотелось есть. Отопление в школе было печное, каждую осень ребята с учителями заготавливали дрова: пилили вручную, кололи, укладывали в поленницы. В школе строго следили за чистотой и порядком. Помню, как в 5 классе я плакала по своим косичкам, когда нас всех, мальчишек и девчонок, два года подряд стригли под машинку, чтобы не было эпидемии педикулёза.

Семилетку окончили 80 ребят, но в восьмой класс пришли лишь 12, остальные пошли работать. Из одноклассников лишь мне одной удалось окончить среднюю школу. Так мама выполнила наказ папы: «Учи дочерей, Фенечка».

Жизнь есть жизнь, и даже в войну у нас были маленькие детские радости. Мы с сестрой радовались, когда мама перешивала нам свои платья, папин френч или его рубашку, даже плясали при виде обновок. В школе мы коллективно читали письма с фронта. Вместе с учителями собирали и отправляли бойцам на фронт посылки. В каждом доме, где были репродукторы, с замиранием сердца слушали сводки с фронта Юрия Левитана. В клубе показывали хорошие фильмы, работал кружок самодеятельности. В школе отмечались красные даты календаря. В 8 – 9 классах я даже принимала участие в школьном ансамбле песни и пляски. Мы разучивали военные песни, сами шили костюмы, мастерили ёлочные игрушки. Для выступлений мама перешивала нам отцовские гимнастёрки, шила чёрные юбочки.

День Победы – самый радостный и долгожданный праздник в моей жизни. Помню, как ранним утром к нам пришёл секретарь парторганизации и поздравил с днём Победы. Мы все трое заплакали, но это были уже слёзы радости, что наконец-то закончилась война. Мы вспоминали отца и всё, что пережили за эти годы. Мне тогда было шестнадцать лет. В мыслях мы все уже были там, в наступающем «завтра»… Мы выросли, голод и холод преодолели, сиротскую судьбу победили, получили образование, стали тем, кем хотели, работали на совесть. Об этом говорит медаль «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны», которой меня удостоил государство.

Военные годы не могли не сказаться на моём здоровье: я тяжело заболела и лишилась зрения. Но недуг не помешал мне в жизни. После войны я всё время чему-нибудь училась. Многому научил меня комсомол: почти пять лет я работала инструктором Кировского обкома комсомола. Окончив пединститут, а позднее курсы Московского дефектологического института, преподавала историю в старших классах, а когда зрение ухудшилось, логопедию в дошкольных учреждениях. Педагогической работе я отдала 46 лет.

Став инвалидом по зрению в 27 лет, не стояла в стороне от жизни общества, долгие годы была членом бюро, членом ревизионной комиссии ВОС, групоргом. Истинное удовольствие получаю от участия в ансамбле и хоре городского клуба ветеранов, очень люблю декламировать стихи.

За моими плечами 85 лет жизни. С высоты прожитых лет могу уверенно сказать, что страшнее войны ничего не бывает.

Материал подготовила

Лидия Георгиевна Семёновых,

заведующая тифлоиздательским сектором

Кировской областной

специальной библиотеки для слепых.