Зайцев Александр Николаевич
Опускаюсь на колени у могилы отца.
– Здравствуй, папа! Смерть твоя стала невосполнимой, главной потерей в моей жизни. Шестой год идёт, как нет тебя рядом, а я никак не могу смириться с мыслью, что больше никогда не пожму твоей натруженной, сильной руки, не услышу неспешную, пересыпанную юмором речь, не увижу родные черты лица и так притягивавшую к тебе людей доверительную улыбку.
Судьба была часто немилостива к тебе, но каждый подаренный жизнью день ты считал за великое счастье. И сожалел, если в этот день не сумел сделать что-нибудь нужное, доброе людям. Ты сравнивал жизнь человека с настенным календарём. Каждый день истаивает безвозвратно, но люди порой не ценят время. Должно быть, потому, считал ты, что им не случалось смотреть смерти в глаза…
Шёл тринадцатый день, как ты, весь изрешечённый осколками снаряда, метался в бреду, не приходя в сознание, в военном госпитале блокадного Ленинграда. Тебя призвали в армию ещё в тридцать шестом. Отслужив положенный срок, ты, как и многие деревенские парни тех лет, остался служить сверхсрочно.
Враг рвался к северной столице. Ты принял командование взводом и вместе с бойцами сдерживал на Пулковских высотах натиск фашистов. Во время вражеской артподготовки в ваш блиндаж влетел снаряд. Последнее, что ты увидел, теряя сознание, были перебитые ноги двух молоденьких медсестричек и искореженное, разорванное тело политрука. У врачей было мало надежды вытянуть тебя с того света. Вертикальная опора в блиндаже прикрыла один твой бок от осколков, но другая половина тела – голова, рука, грудь, нога?– была истерзана многочисленными осколками…
И все-таки (видно, сказались твое богатырское здоровье и молодость) ты очнулся. Почувствовал, что твою перебинтованную ладонь пытаются согреть чьи-то ласковые маленькие ладошки.
– Кто ты? Где я? Почему так темно?
– Вам вредно разговаривать и волноваться,?– услышал, словно из пелены тумана, нежный, необыкновенно милый женский голос. – Вы в госпитале. Я – Тамара, здесь работаю. А темно… Темно…
Девушка с усилием подбирала слова:
– Словом, осколок попал вам в глаз, голова забинтована. Но вы не волнуйтесь. Вы были слишком слабы, чтобы делать операцию на глазу, но теперь всё будет хорошо. Врач говорит, есть надежда зрение сохранить.
Ты слабо сжал тонкую руку медсестры:
– Не уходи, побудь со мной.
– Хорошо, хорошо, я только пройду по палатам и вернусь…
Дни в госпитале ползли невыносимо медленно. Наконец-то тебе удалили из глаза осколок величиной с маковое зёрнышко. Ты мучительно ждал, каков будет исход операции. Страх перед неизвестностью, возможной слепотой изводил душу. Тамара принесла книгу Островского «Как закалялась сталь» и в редкие свободные минуты читала тебе её вслух.
– Готовит к худшему, – преследовали неотвязные мысли.
Жить слепому, израненному не хотелось. Должно быть, медсестра сердцем почувствовала эту сложную внутреннюю борьбу, происходящую в твоей душе. Она зачастила к твоей постели, уже не спешила, как вначале, сконфуженно вынуть свою ладошку из твоей руки. Подошёл срок снимать бинты. Твое сердце гулко билось от волнения. Когда спал с лица последний слой повязки, ты со страхом разжал веки. Всё вокруг было окутано плотным красным туманом, но вот постепенно стало проясняться лицо склонившегося над тобой хирурга.
– Видите меня?
– Смутно. Почему всё вокруг красное?
– Краснота со временем исчезнет. Подберём вам сильные очки и станете молодцом хоть куда.
Ты слабо улыбнулся и попросил Тамару наклониться к твоему лицу:
– А ты, Тамарочка, красивая, – провёл рукой по её волосам, – спасибо тебе за всё, родная…
Нет ничего больнее: обрести близкого человека и тут же потерять. Уже завтра вражеская бомба накрыла Тамару, когда она перебегала площадку между корпусами госпиталя…
Ближе к весне по палатам стремительно пронеслась весть: «Ходячих будут эвакуировать на машинах по льду Ладожского озера!»
В твоём сознании всё необыкновенно обострилось, как до предела натянутая стальная тетива. Хотя раны затянулись, но шансов выжить в этом кромешном, смертельном аду оставалось ничтожно мало. Смерть от истощения косила всех подряд: раненых в госпитале, жителей города, медперсонал.
…Когда в палату вошли члены отборочной комиссии и спросили, кто здесь ходячий, ты почти выкрикнул сорвавшимся голосом:
– Я ходячий!
Лечащий врач недоумённо посмотрел на тебя. Он знал, что ты ещё едва присаживаешься на постели.
– А ну, пройдись.
Ты с отчаянием и решительностью человека, поставившего на карту всё, схватил у соседа костыли, взмыл вверх и сделал два шага вперёд. От сильного головокружения споткнулся и неловко упал на кровать. К твоему великому ликованию, тебя внесли в список эвакуирующихся.
На переправе вас обнаружили фашисты. Едва ли половина машин успела проскочить, остальные от взрывов, сбрасываемых с самолётов бомб, ушли под лёд. Но и здесь удача не изменила тебе.
Казалось, теперь всё самое страшное позади. Но нет! До прихода техники вас разместили в палатках на снегу и с благими намерениями решили досыта накормить настоящей кашей, густо заправленной мясом. Измождённые голодом бойцы с жадностью набросились на еду. Ты был так слаб, что не смог дотянуться до миски с кашей и довольствовался переданным куском застывшего хлеба. Через сутки из двух десятков человек уцелели лишь трое.
Судьба вновь словно сжалилась над тобой.
Возвращение
…Всё в тебе ликовало: наконец-то ты увидишь родных, земляков, свою деревню Исаевщину, любимый ручей. Хорошо, что на станции Оричи, где ты сошёл с поезда, неожиданно встретил знакомого старичка из соседней деревни с подводой. Твоя деревенька располагалась в пяти километрах южнее Верхошижемья. На исаевском поле, завидев группу работающих людей, ты попросил возницу остановиться. На костылях, неимоверно худой, с очками, толстые стёкла которых делали глаза по-коровьи большими, ты предстал перед земляками. Люди замерли, стояли в растерянности, не признавая тебя.
– Маруся, встречай брата, – захрипевшим от волнения голосом сказал ты, и только тогда она бросилась навстречу, заливаясь слезами:
– Шурочка, это ты? Да как же…
– Ничего, ничего, сестра, – крепко держал ты её за плечи. – Главное – жив! Жив, чёрт побери!
Деревенские безропотно тянули неимоверную ношу. Выбиваясь из сил, трудились на полях едва ли не сутками, но все работы катастрофически задерживались из-за нехватки людей и лошадей.
Ты не прикрылся инвалидностью и первым спешил на любую посильную колхозную работу. М. Целищев, ныне житель Оричей, вспоминает: «Я был подростком, когда Александр Николаевич вернулся в Исаевщину из госпиталя. На колхозной работе мы так уставали, что, казалось, не было никаких сил вставать рано утром и снова отправляться в поле. Но мать трясла меня за плечо: «Санко Колькин на костылях давно уже на переборку картофеля прошагал, а ты нежишься!»
Александр Николаевич был для нас всех живым примером мужества и преданности колхозному делу».
Ты поражал всех людей своим фанатизмом, умением добиваться поставленной цели, превозмогая недуг. Весной сорок четвёртого, когда мне уже было несколько месяцев, а до конца войны оставался год, ты, озадаченный тем, что теперь должен заботиться не только о себе, но и о семье, попросил в сельсовете земли под посадку картофеля. Тебе указали на заросшую травой лужайку у реки. Ты принёс табурет, отложил в сторону костыли, уселся и, превозмогая боль в теле, начал вонзать штык лопаты в дёрн. «Сражение», иначе и не назовёшь, длилось почти месяц. И всё же ты одолел, раскопал участок, собрав к осени богатый урожай.
Новые удары судьбы
Так случилось, что тебе вновь пришлось почти на десять лет расстаться с малой родиной. Судьба забросила нас в Белоруссию. Твоё здоровье улучшилось – наконец-то отброшены костыли, но зрение катастрофически падало. Врачи предупреждали: как можно меньше читать, не поднимать тяжестей. Но как можно жить без чтения?! Как не поднимать тяжестей, если ты затеял строительство своего дома?
Помню, первого сентября ты отвёл меня в школу в первый класс. Больше ты никогда не переступил порог школы зрячим: зрительный нерв вскоре полностью атрофировался. Все краски мира до конца твоих дней стали для тебя абсолютно чёрными.
Дорогой ценой был построен дом, мы переехали в него из жилого барака. А вскоре последовал новый удар судьбы: слепой ты оказался не нужен человеку, которого выбрал в спутники жизни. Всё, как карточный домик, рухнуло разом. Кто-то должен был стать для тебя лучиком света в наступившей кромешной тьме. Для меня ваш развод стал огромной, постоянно кровоточащей раной. Я одинаково сильно любил и тебя, и маму, но сердцем чувствовал, что тебе в эти дни я неизмеримо нужнее…
Я, десятилетний мальчонка, и ты, слепой, израненный калека, словно отчаявшиеся пловцы, которых сносило в море ветром, начали борьбу за спасение. Долго я не мог привыкнуть к жалеющим нас взглядам встречавшихся по пути женщин. Всё от этой жалости сжималось в моей душе.
…Великих трудов стоило нам построить маленький домик в Верхошижемье. Люди дивились, что ты, слепой, забравшись на конь дома, приколачиваешь доски крыши.
Всё для людей
В 1956 году ты возглавил районную организацию Всероссийского общества слепых. С годами она укрупнилась, охватив три района. Среди членов?ВОС в то время было много фронтовиков. Строго по графику проходили кустовые собрания. Я часто сопровождал тебя на них. Нередко добирались пешком. Был ли проливной дождь, стояла ли лютая стужа, невзирая ни на что, торопились поспеть в населённый пункт к указанному сроку. Ты по-прежнему продолжал жить по армейскому режиму.
Первичка, возглавляемая тобой, стала одной из лучших в области. Ездили перенимать опыт, появились статьи в журнале «Наша жизнь», активным автором которого ты был долгие годы. Бросалась в глаза твоя неутомимость. Ты не признавал ни выходных дней, ни отпусков. Вернувшись из конторы, усаживался писать письма, стихи, рассказы, корреспонденции в газеты и журналы…
Увлечения твои всегда были страстными и продолжительными. Так стало и с краеведением. У тебя везде и всюду были «свои» люди, которые помогали собирать факты, документы, разыскивать предметы старины. Своими руками ты построил на нашей усадьбе сарай, где сложили все экспонаты. Начал хлопотать об открытии музея. Дело застопорилось. Однажды случился пожар. Погибло в одночасье почти всё, хранившееся в сарае, собранное с таким трудом.
Ты был крайне удручён, но на следующее утро от подавленности не осталось и следа. «Начнём снова», – сказал ты и сел обзванивать «своих» людей по району. После твоих долгих хлопот музей в посёлке был открыт. Уже после твоей смерти в память о твоих заслугах по решению районной Думы музею присвоено твоё имя…
Потом, в конце 80-х, у тебя родилась идея собрать вместе всех исаевцев, разлетевшихся по белу свету, на месте исчезнувшей деревни. Хлопоты по организации встречи ты взвалил на свои плечи. И она состоялась. Да ещё какая! По твоему предложению было решено у истока ручья, как раз на месте, облюбованном нашим предком-первопоселенцем, установить памятник деревне, а встречи односельчан сделать традиционными.
Снова ты взялся сначала за проект памятника, потом за его возведение. Памятник получился внушительным и величественным. На нём на нержавейке высечено более двадцати имён исаевцев, погибших в годы Великой Отечественной войны.
Ты оказался в новом начинании первопроходцем. Молва о памятнике деревне, едва ли не самом первом в России, быстро разнеслась по стране. Этому способствовал видеофильм «День на исходе тепла», который часто показывают по центральному телевидению. Идею подхватили другие.
Память сердца
Тебе было семьдесят восемь, а ты, словно раз и навсегда заведённый механизм, работал без устали, оставаясь на своём посту, всё так же активно помогая людям. Но эхо войны докатилось, вернулось к тебе. Ты снова попал в госпиталь, на этот раз в Кирове. Не выдюжила израненная нога. Единственным шансом продлить жизнь оказалась ампутация.
…Ты с великой решимостью усердно делал гимнастические упражнения, осваивал протез. И снова жизнь твоя потекла в прежнем ритме. Но болезнь – рак кожи – лишь на время отступила. Началась новая, на этот раз неравная схватка между тобой и болезнью.
– Похоже, сын, – сказал ты однажды, касаясь меня ослабевшей рукой, – мне остаётся одно: достойно, как и подобает фронтовику, умереть…
Прощальные лучи солнца коснулись вершин старых елей, обступивших твою могилу. Спи спокойно, отец. Ты прошёл редкий по мужеству, красоте и значимости жизненный путь. Имя твоё на устах людских, оно занесено за заслуги перед ними сразу в два тома «Энциклопедии земли Вятской», а твое 85-летие со дня рождения было объявлено памятной датой в области.
Для нашего рода ты навсегда останешься человеком-легендой. Пройдут годы, зашумят возмужавшие деревья у истока ручья твоего детства, аллею которых посадил твой внук Александр. Из уст в уста, из поколения в поколение пронесём мы память о тебе, о твоей жизни и твоём подвиге во тьме.
Материал подготовил журналист
Олег Александрович Зайцев,
сын ветерана войны
Александра Николаевича Зайцева.
